иллюстрация автора

Шекспир в Интернете

Проект создан при поддержке
Российского гуманитарного научного фонда (грант № 05-04-124238в.)
РУССКИЙ ШЕКСПИР
Информационно-исследовательская база данных


Ахтман Т. И.

Офелия, Гертруда, Дания и другие...

Источник: Ахтман Т. И.

Офелия, Гертруда, Дания и другие... (История принца Гамлета, рассказанная Татьяной Ахтман с "женской половины") // Сетевая словесность. 26.07.2000.






© Татьяна Ахтман, 2000-2010
© Иллюстрация автора, 2005-2010
© Сетевая Словесность, 2000-2008.









©
Информационно-исследовательская
база данных «Русский Шекспир», 2007-2010
Под ред. Н. В. Захарова, Б. Н. Гайдина.
Все права защищены.

russhake@gmail.com

©

Разработка и поддержка сайта —
компания «Интэрсо», 2007

© Информационно-исследовательская база данных «Русский Шекспир» зарегистрирована Федеральной службой
по надзору за соблюдением законодательства в сфере СМИ и охраны культурного наследия.

Свидетельство о регистрации Эл № ФС77-25028 от 10 июля 2006 г.


http://rus-shake.ru/original/Akhtman/Ophelia/

.................................

Публикация в "Русском Шекспире"
http://rus-shake.ru/original/Akhtman/Ophelia/


автор Ахтман Т.И.
(Татьяна Иосифовна)
:)


запись в Википедии:
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%93%D0%B0%D0%BC%D0%BB%D0%B5%D1%82,_%D0%BF%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%86_%D0%B4%D0%B0%D1%82%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9






у Шекспира "Любовь - над бурей поднятый маяк?" ,
да, в моей судьбе пронеслась буря - смерч, однажды даже сорвало крышу с веранды. которую мы строили всё лето... ...
Представляете, только вчера достроили, а на следующий день бурое, как летающая пустыня, облако, набросилось на наш городок, терзало его весь день, а вечером хлынул ливень...

А наша веранда исчезла... я пришла домой с работы и глазам не поверила - нету...
Тогда меня охватило острое чувство жалости к мужу - он ещё не знает, бедный... и я написала стихи:
Любимый мой, смотри, озябли руки,
от холода извечной пустоты,
давай подышим вместе,
и отступит, дыханием согретое безумье,
и хоть ненадолго растает и прольётся его слеза ...


Так и появлялись мои стихи - в мгновения отчаяния и бессилия...

Зачем лукавить - да, душа изранена - как ещё может быть иначе? Это нормально - классика....
.........родилась в 1950 в СССР, инженер, растила детей, эмиграция в Израиль - этого достаточно, чтобы знать почти все подробности моих провинциальных приключений...

Но мой личный секрет - нечто вроде частицы ПИ - помните ? .... что то там про квадратуру круга... нечто непериодическое ... в арифметике, решаемо только в Высшей математике и Поэзии ...

Теперь я понимаю, что люди заглядываем в Мир из разных точек зрения ...
И если Бог ОДИН ... тогда у человека есть, пусть и мизерный, но шанс встречи с любимыми в мирной жизни.

рассказ

Театральный день первый

Мне позвонил друг Горацио и спросил, как прошли мои театральные встречи.

Поделиться впечатлениями мне очень хочется - видимо, я не самодостаточна. Кстати, что это означает? Слышала, как один профессионал объяснил, что среди одиночек есть изгои, есть люди замкнутые, а есть самодостаточные счастливцы. Что до меня, то когда меня не принимают, я ухожу в себя - а куда денешься? - приходится довольствоваться своим внутренним пространством, и нет в том особого умысла...

Вот и дети выросли и ушли - совсем как в семье носатого ворона - живут такие в Африке среди марабу, бабуинов и слонов. Большие чёрные птицы с красными сооружениями у мощного клюва, предпочитают полёту пешие походы, видимо, потому, что так легче хватать всё, что бог послал: змей, скорпионов, мышей, пауков. Живут в единобрачии, воспитывая редких детей. Иногда мама с папой так усердствуют, запихивая в своё дитя живность, что малыш задыхается - сипит, бедняга, с двумя хвостами, торчащими из клюва, а родители стоят над его страдающей душой с новой порцией гадов, и хлопают глазами от вдохновения...

Вчера я уже знала, что оба режиссёра - обездоленные люди, цепляющиеся за тень театра. Но они позвонили спустя неделю после первой встречи, голоса их были задумчивыми, и я не смогла сказать, мол, умрите, несчастные. После такого заявления нужно немедленно застрелиться самой, да так, чтобы не промахнуться, но я не чувствую пока твёрдости в руке, а твёрдость намерений недостаточна. Впрочем, когда это сочетание возникнет, вряд ли мне понадобится давать напоследок распоряжения.

Я уже знала, что режиссёр Гоша работает дворником, а вечерами встречается с такими же изгоями, и они разыгрывают самодостаточность. Собственно, это занятие и определяет, в некотором роде, суть театра. А режиссёр Игорь объявился профессионалом - ну, и бог с ним. Он хромал, курил, пил кофе за мой счёт, пророчествовал, прятал взгляд - чего уж там. Этим людям я отдала мои пьесы. Спустя несколько дней каждый их них позвонил, и голоса в трубке звучали вполне по-человечески: «Надо поговорить».

Для второй встречи я позволила себе лишь немного любопытства. А в прошлый раз мне удалось обмануться, что иду я в свой театр: оделась в чёрные гольф, чулки и ботинки, серую юбку, волосы легли сами собой в овал, как на древнегреческих головках, брызнула французскими духами, сварила кофе. Мне казалось, что играю я замечательно, хотя, может быть, всё выглядело ужасно - как если бы ума лишилась не юная Офелия, а Гертруда и, вообразив себя любимой своего сына, стала бы приставать к солдатам, даря им прутики и упрекая в трусости и предательстве...

Утром у меня теперь достаточно времени, чтобы собраться в своё удовольствие, зная, что в чужом спектакле грядущего дня этот час - единственно мой. Не спеша постояла под душем, промыв волосы и ополоснув их настоем розмарина: куст растёт под окном моей спальни. Волосы от него приятно пахнут и вьются энергичней обычного. Включила музыку, сварила кофе и тут вспомнила, что театра, собственно, больше не будет, по крайней мере, сегодня... А будет довольно утомительный день с предсказуемо нелепыми встречами. В одиннадцать встречаюсь с Игорем, в два - с Гошей...

Моросил косой дождик, и я упёрлась в него раскрытым зонтом. Утром из нашего посёлка уехать в город можно только на попутной, и пришлось довольно долго ожидать милости. Я потихоньку остывала, чувствуя, как меня покидает вкус кофе, аромат розмарина и запах театральных кулис...

Надо сказать, что мне удалось перевести свою «Офелию» на английский. Переводчик представился грузинским князем в изгнании, рассказал о бесчисленных бедах, выпавших на долю его древнего рода, и о том, что однажды он так погрузился в работу, что раздулся, как бочка, и даже не смог надеть любимые итальянские туфли. Однако фразы, которыми он изъяснялся, были построены умно и изящно, и я, испытав отчаянное доверие к незнакомцу, выложила деньги. Конечно, он изображал ранимую творческую личность, как будто в нашем диалоге я - сборщик налогов…

Тут нужно остановиться и, пожав плечами, с доверием взглянуть в глаза собеседника, мол, богема, все эти «творческие личности» - маски, и незачем даже срывать их: нет под ними истины, ради которой стоило бы утруждать себя. Театр - демонстрация внутренней жизни человека, его естества, скрытого природой от публики. Так, обнажение внутренних органов - печени, лёгких, крови, костей - происходит в анатомических театрах, а души - в драматических. И так уж заведено, что публичное откровение - всегда драма, и превращение театра в балаган похоже на то, как если бы хирурги и патологоанатомы приходили бы порезвиться в операционную или морг. Есть, конечно, и первобытный театр, в котором натура обнажается катастрофично - война.

Игорь пришёл с девушкой, представив её журналисткой. Слава была похожа на сфинкса, курила - я погрузилась в двойное облако дыма. Она произнесла: «Прочла Вашу Офелию, а затем и Гамлета…Шекспира…»

Офелию нельзя играть, её нужно читать, - озвучил обещанный разговор Игорь.

Есть многое на свете, что нашей мудрости не снилось… - обратилась я к Горацио…
.
Надо было бы сразу разойтись, но Игорь успел добавить, что, к тому же, в пьесе слишком много действующих лиц, и от этого у актёров будет меньше зарплата, да и кофе мы уже заказали: Слава - с молоком, Игорь - чёрный, а я, как всегда, капучино. Вернее, не как всегда, а как последние три года - с тех пор, как сыграла счастливую сцену из своей судьбы. Я всё представляла, что сын освободится из армии, вернётся в университет, и однажды, поздней осенью, дождливым утром, часов в десять, мы встретимся. Я буду ждать его в длинном синем плаще и с зонтиком в сине-красную клетку, а он выйдет в перемену между лекциями, улыбнётся мне - я видела это так ярко, что когда наступил мой час, не могла понять, реальность ли это. Действительно, моросил дождик, я стояла под кроной дерева, в сухом круге и видела, как сын торопливо идёт ко мне, улыбаясь в поднятый воротник курточки. Мы прикоснулись друг к другу, и он повёл меня в маленькое кафе рядом с библиотекой. Сели у столика возле стеклянной стены, за которой был внутренний дворик с пальмой и плющом, вьющимся по стене. Сын заказал капучино...

Принесли кофе, Игорь сказал, что хотел бы поставить мою трагикомедию о нашей эмиграции, но что я должна приготовиться к разочарованию, потому что для автора перевод на язык сцены всегда мучителен. И потом, герои в пьесе только обозначены, и надо бы их расписать, ибо актёр - существо злобное и мстительное, потому требует подробностей. Я сказала, что согласна на бесконечные подробности, ведь писала эту пьесу, как басню - там даже обозначено - «басня об исходе второго тысячелетия». А подробности - пожалуйста: вот, например, сегодня утром я видела великолепную радугу - одним концом она упиралась в арабское селение, которое растёт и растёт в сторону моей пустеющей деревеньки. Именно оттуда их молодежь повадилась подстерегать наши машины и бросать в них бутылки с зажигательной смесью - есть пара удобных для этого мест, где дорога идёт по дну небольшого ущелья, как в ковбойском боевике - ба-бах!!!

Но Игорь уже цитировал Станиславского, а я думала, не значит ли это, что мы уже поговорили и пора прощаться; и ждут ли от меня оплаты всего счёта, или можно платить только за себя. Потом Игорь пожурил Славу за то, что она ленится писать, возникло враждебное мне слово «литераторы», и меня спросили, не хожу ли я в клуб писателей и поэтов; я ответила, что писателям, по-моему, лучше не встречаться. Мне становилось душно, и я не сразу поняла, что отравлена сигаретным дымом, а не театральными встречами - легко перепутать от непривычки…

Ровно в два я подошла к эскалатору, где условилась с Гошей, и мы спустились в огромную закусочную, заполненную пёстрыми деревянными столиками с прикрепленными к ним скамейками. Гоша угостил меня кофе в пластиковом стаканчике. Спросил, почему написала «Офелию»? Ах, я могла бы рассказывать и рассказывать без остановки - раскручивать свои мысли о Дании, сидя за столиком, похожим на деревянную лошадку карусели... А вокруг - в каретах, на оленях и летательных аппаратах кружатся солдаты, арабы, евреи, рассудительные офелии и безумные гертруды, а напротив - щедрый дворник, и я ему говорю, мол, Шекспир устроил трагедию на пустом месте, вернее, на почве Дании. А что до сути вопроса, то как быть, если и жить-то невозможно в мире, превращённом в театр военных действий - приставала я к дворнику... Опять в Иерусалиме взорвался очередной Гамлет из палестинского королевства. Слышала, что есть такой аукцион, где можно выставить, что пожелаешь, и иногда находятся покупатели. Так вот, я думаю, а не попробовать ли мне продать Офелию, скажем, за миллион долларов, мол, купите, господа, нетленную драму. Пока то да сё, пока слово прорастёт и окупится, автор пожила бы на проценты. А, может, купят за два миллиона? Как Вы думаете, Гоша?

А что бы Вы сделали с миллионом? - оживился Гоша.

Жила бы потихоньку на проценты, покупала бы житейские радости…

А если бы два миллиона?

О, тогда бы купила театр, поставила бы свои пьесы, ведь я вижу их как Вас, Гоша. И случилось бы счастье - сын отрёкся бы от слов «бесполезная глубина» - это он про меня так… Сказал бы: «Ах, мама, какая полезная глубина» - ещё бы не полезная, если заработала миллиард…

Миллиард? Ничего себе, и что тогда?

Тогда… зажила бы на необитаемом острове… родила бы ребёнка. Снилось несколько раз - так, ничего нового: золотой дождь… нежность льётся с небес, но я была не готова: ни места, ни времени - ужас! Это - как со словом: что толку слышать, если не можешь ответить... Гоша, Вы откуда сами будете?

С Урала, - его лицо омрачилось, - с северного. И я поняла, что моя необитаемая идея с девятью нулями и золотыми дождями слишком жестока для его реальности, и слава богу, что хватило мне ума промолчать, но пауза затянулась, и нужно ответить Гоше - зачем написала Офелию...

Зачем? У меня не было выбора: быть - не быть… нет свободы в отказе от дыхания, движения, надежды… Конечно, случается, что едва вздохнёшь, как в лёгкие хлынет сигаретный дым… Или доверишься чувству… ну и… сами знаете, как бывает, когда открываешься навстречу жизни, Горацио…

…Зачем же… - Гоша прервал наш разговор с Горацио…

…Чтобы прочла английская королева. Я даже купила шелковый костюм и сумочку, а туфли на каблучках у меня есть ещё с прежних времён - для этого случая. В сумочке у меня лежит батистовый платок и флакончик духов «Шанель №5» - муж привёз из Парижа. У меня, как раз, очень болела голова, когда муж вернулся из командировки и подарил мне эти духи. Ну, знаете, что это значит для женщины моей судьбы, особенно если лежишь одна в тёмной комнате уже третий день. Вот, муж кладёт мне коробочку в руку, и я плачу, потому что это чёрт знает как обидно, когда тебе выносят с чёрного хода угоститься, пока там идёт праздник. Плачу и смеюсь, потому что деловая поездка в Большой Мир - понимаете, что это значит для мужчины его судьбы, особенно зимой. Я тронула пробочкой от флакона висок, но боль не утихла тогда…

Считается, что Эпоха Возрождения - это Леонардо да Винчи, Микеланджело, но, думаю, без Лоренцо Медичи ничего бы не вышло - должен же кто-то умный, свободный, сильный… отделять агнцев от козлищ?
Думаю, Господь в своей щедрости творит без устали, и, похоже, без присмотра: где-нибудь да прорастёт - по теории вероятности - в Средневековой Флоренции, Древнем Ханаане или Новом Свете, а может быть, в созвездии Льва...

А мы с мамой жили в бараке, - пожал плечами Гоша, - учился я кое-как, но мне нравилось бывать в книжном магазине. Было стыдно, что ничего не покупаю, поэтому я собрал какие-то копейки и выбрал книжку со знакомым названием, похожим на «Как закалялась сталь». Оказалось, что это пособие по металлургии… Кто сумеет это понять?

Разве нужно быть непременно флорентийцем, чтобы понять мальчика, который ночью, тайком приходит в часовню изучать труп, ещё не зная про изваяние Давида? Или нужно быть датчанином, чтобы не быть? Читала книгу, написанную человеком, который родился в племени, отрезанном от Мира, а затем, волею судеб, подростком оказался в Европе и там написал о прошлой жизни - всё просто, как у Пушкина: человек ищет счастье, ошибается, бунтует и смиряется, отрекается и верит …что души людей живут в крокодилах - чего тут не понять?

Я вижу Вашу пьесу - произнёс Гоша - на сцене крест…
Нет, пожалуйста, нет - ужаснулась я.
Покосившийся…
Бог с Вами, Гоша…

А потом я зашла в магазин, где в витринах были выставлены ветчины, колбасы, сыры, торты... А вот и моя еда - творог обезжиренный. У нас в посёлке нет магазина, и возить приходится из города. Когда знакомые узнают, то ужасаются, мол, ах-ах - как же так? Ничего страшного... справляемся...

На следующий день мне позвонил Игорь, а затем и Гоша...
Видите ли, театр... Вы понимаете? К тому же, здесь нет вращающихся сцен, а покрытие... думаете, оно - из каучука? Увы, невозможно танцевать на пуантах! Нет вешалок... публика не ходит... сидят у ящика и злятся. Занавеса нет... Напишите другую пьесу - так, чтобы стало легко и хорошо - всем.

И поменьше действующих лиц, - теплел Игорь, - а то актёрам платить нечем...

Пожалуйста, побольше действующих лиц, чтобы занять всех ребят: они так тяжело живут, что один свет в окошке - театр. Вы уж, пожалуйста, напишите, чтобы всем нам было хорошо! - вдохновлялся Гоша.

Хорошо?... понимаю... да, конечно... хорошо...

© Tatiana Akhtman.
Февраль 2002г

Translated by Serge Maychuradze

pic.Nadia Rusheva


Ophelia


A Five-Act Play

by Tatiana Akhtman







Dramatis Personae

GERTRUDE — queen of Denmark
CLAUDIUS — king of Denmark
POLONIUS — Lord chamberlain
OPHELIA — daughter to Lord Polonius
LAERTES — son to Lord Polonius
REYNALDA, CORNELIA — noble ladies of the Royal Household
MARCELLA — a seamstress
BERNARDO — a gardener
Strolling players and a director


Scene: Denmark

Act I

Scene I. Lord Polonius’s house

Cornelia:
[To Marcella] You dearie get away from the silly creature you now are;
To be better off unlike your mom all black-and-blue
who died of husband’s fisted blow in her belly —
in fact, she did folks say, who witnessed that… Well, by the by,
I’ve been long curious to know — you saw that, too —
so did he fist her in the tummy? The pretty fist it was
to blow her life away… Perhaps, a winder kick — a plainer thing — to keep the plexus from the breath, and pulse, and soul, that was; call it a “plexus” or a “breath” [putting her hands onto her solar plexus and listening carefully], it is the point that gets things better than your head…

Marcella:
You hit the spot, my good lady: the same about me:
whenever he is up to praises likening me to a quail
so I believe he’s about to gorge me all — from bill to heels
… or what the quail has, whatever
but … it is here [puts her hands to her bosom in excitement]
you’ve said the right thing — damned if I lie [sains herself heartily] —
this is the spot where snare lies [points at her solar plexus]…

Cornelia:
A likeness to a squeamish feeling, right? That’s it!
But no food to blame — no belly-ache; more of a “nausea”, much
like it happened when the king died [looks around fearfully] while asleep there in the garden, under the plum-tree: he was but... he no longer is…

Marcella:
The gardener calls it unnatural, too:
that never in his days he knew a man to die so easily… in full of robust… like our king; he calls the case too strange, and that…

Cornelia:
There, there! Leave it out… too much talk to idle your time away …
I mean: call yourself — Marcella or a “quail” — whatever you like;
but from now on, grow more cautious to avoid a snare [points at her solar plexus] or else this will be the place [pointing at her abdomen] from where knocks may start making you wake this thing up [points at her head] which fails sometimes.
Avoid your fowler man and mind your business; you’re in the know
the royal wedding’s on… [Aside] with the husband’s body still not rigor
and memorial dishes fresh enough to be served again;
Well, that’s of no mourning, more of laughter… a change to all: the foods, the feelings and the bodies…
Well and good: now show me the wedding surcoat: is it ready?

Marcella [showing the surcoat]:
My lady, I’ve made the gathers and the article’s as perfect as a rose:
a plentitude of pearls remindful of a morning dew…

Cornelia:
Well, looks really… very nice… well, not bad of that whitest silk
that never any better I’ve seen. So I am to tell Ophelia
the surcoat’s ready for the next-to-last try-on.
She poor girl hates the fittings justly:
what a fate it is to stand like stick for hours taking
dresses on and off, and shuffling all the time
in the iron embrace of the bodice!

Marcella:
Hamlet’s cuddle would fit her best, the gardener says…

Cornelia:
The gardener says? You hold your tongue not to be like Bernardo the big mouth … He is likable enough, though — isn’t it him in there, the passionate fowler of yours, my little quail?
[Exit taking the surcoat with her]

[Enter Bernardo with a basket of roses in his hand]

Bernardo:
Ah, my little quail, I’ve got a luck of seeing you at a good time [he tries to give her a hug; she steps aside]. Why so?
These roses do surrender and fade before the rose color of your lips [extending his hands to Marcella; she steps dreamily to him]. These tender lips hold fragrance of a morning rosary… [Marcella comes close to him; he hugs her].

[Marcella twists out of Bernardo’s cuddle; he laughs]

Marcella:
It’s all the same: your flattering tongue is here again, and hands are like my father’s, so eager for robbery and killing under blessing of his thievish eyes.

Bernardo:
[In an apologetic tone] So I’ll be along to enjoy a sweet tune of a nightingale.
I’ll bring a pair of the earrings a fellow of mine has brought from England: the silver serpentines with shining eyes of emerald like your angelic ones are in the dead of night…

Marcella:
[Holding her ears] I won’t ever hear that … “nightingale”; for no longer am I the poor silly thing to listen to the words of yours, Bernardo [runs away].

Bernardo:
They’re all the same: marry or begone! — I miss her badly, right… A try it was at first: and now when I’m so hot to go on, she raises price beyond my purse so all I have to do about her is fraud.
Same to Gertrude: every inch of the queen — to the tip of her braid arranged to fit a bauble of the crown…
And she who assumes no name of honor…
She who commits adultery,
And reigns over Denmark the way the sin grows ever thicker
Like air in the wake of storm that broke those ancient pines around
the bay and whipped away the Denmark fleet to perish in the deep of sea last fall…
And now she courts a war from Fortinbras…
Francisco says: some folks saw the Ghost of dead King in full his armor raising horrors of the Judgment Day….
That’s what the things are, to say nothing of Marcella’s cagey ways tiring my heart out so that I’ll sell it to the devil in no time at all…
Oh, my poor head is likely to get blown off…
[Exit]


Scene II.
Lord Polonius’s house

[Enter Cornelia and Ophelia]

Cornelia:
The nurse says that now Marcella — the simple goose — has let him in, so he relaxed; true, not deep enough to marry.
Men are prone to lose their head yet with a spirit to avoid the snare of matrimony. A minute’s loss of head ends in a find of it along with artful ways now stronger than before. And they still grow — year to year — like sheat-fish at the bottom of a pond — to outgrow both mind and virtue.

Ophelia:
So you mean to say that men are all alike: my father, brother Laertes whose noble ways long been a pedestalled ideal of a husband… and Hamlet, the Prince: does he also cherish the sheat-fish of a cold-blooded, slimy thought deep in the bottom of his heart?

Cornelia:
Ah, sweetie, dear child, but where the difference lies? A Prince?
As a crowned husband, he holds a bigger charge; as for the rest in him, he’s quite the same as Lord’s creations of the dirt or clay — whichever happened to be ready there at hand…
Think for yourself: he’s going to be 30 soon: no talk of a boy; can you fancy he’s never been in love? So where is his choice whose name he turned into a “pussycat” or [chuckles] a “quail” the gardener calls Marcella; he himself is nothing else but a quail becking a hen, not Marcella…

[Enter Marcella]

Marcella:
Did you call? I’m at your service…

Cornelia:
I did; it’s time to try on the dress. It’s really perfect
For a different marriage service; but it’s little too vestal-white for the wedding of today…You Marcella, replace the rose with a brighter and… colorful daisy; a darker scarf to look like misty skies — not too clear like it seems at the first glance; a coral necklace is better for the case…
[Ophelia totters].
What’s wrong, my lovely child? You look pale… are you tired?

Ophelia:
Yes, I’m not well… A squeamish feeling here [presses her hands to the bosom] which I cannot explain… [Cornelia and Marcella exchange glances] well, a kind of haze that filled my heart… a sudden, momentary thickening of air into a combination of a dark cloak and a muffled voice where no words were heard, but bitterness of meaning tasted like the wormwood thriving in the shade of a cliff near the pond — you remember, Marcella, our strolls there?

Marcella:
I do; a deep weel where a huge old sheat-fish sleeps at the bottom, folks say; a crafty thing reigning its realm and espousing the women who drown in there …

Cornelia:
No more of that petticoat gossipry; hearing these is a silly way of us who hold the eminence.
We the chosen species who may not let loose none of our perception, are predestined to shepherd both thoughts and words which use a single chance to straggle off…

Ophelia:
So are we shepherding a flock of silly words and thoughts seeking to get off the eminence?
Is that the gist? — to keep both of your flesh and mind exalted?
Along with feelings and words? Just words… and words… and words…
But where the highness lies: is it the throne that counts utmost?

Cornelia:
Ophelia, my lady, you shouldn’t go that far:
Unlike plebeians, we the palace nobles are in a narrower confine, but then we need not win our bread nor… seek a shelter from trouble or misery.

Marcella:
That’s genuinely true: a cage of gold would outweigh a bough in the thick of wild where hardships so naturally grow.

Ophelia:
Please help me take the garment off — enough on that.
Sometimes I feel the highness designated by the throne is a misleading thing…
And that my own confines squeeze hoops on my frillies so all of my body, thoughts and words are enchained; all that’s not mine; I myself am not the one who bears the name of Ophelia…
[Exeunt all but Ophelia]


Scene III.
Lord Polonius’s house

[Enter Laertes]

Laertes:
Ophelia, it’s time to say goodbye — the sails are up
So I’m anxious to tell my sister the words which are above
All of the things I used to say before…
I’m in the know that Hamlet our Prince, heir to the throne
Is favoring you… and he is respectful I may hope…

Ophelia:
Oh, yes, immensely, as if it’s me on the throne, not him…

Laertes:
You definitely occupy the throne — true, not of Denmark
But that of your beauty, noble state, your innocence and charm constricted in the earthly limits…
You child have no idea of your own price so be heedful to my say
Keep prudent not to decline from the height of yours…

Ophelia:
[Aside]

A different turn of eminence and highness —for the sake of throne; the chastity I am to hold along with noble state and charm…
The trouble is not to mix all them up: the flocks with heights
Just to remain myself…

Laertes:
You’re talking to yourself? Stick to my say
Which I’m bound to convey to you as a brother to a sister:
Be cautious and know that a man’s love who’s in power just happens to be evil…
All he hears is himself and his own desires;
He does not suppress his feelings giving them way
Remaining deaf to any thing against his ardor;
He is confident it’s him who holds the yardstick of distress and joy
And that it’s him who holds both rights and destinies of others…

Ophelia:
Rights? I’d love to pass my destiny to him…

Laertes:
That’s a mistake: he just believes, however, this is no sign
He’s really good to hold a mastership
of destiny in a decent and standfast way. He just believes this is so,
that means he is not likely… to be lying, and there’s no fault in his preludes which see their end in the streams known as Oblivion…
Just realize his love is much the way a wolf loves lamb:
He’s lusting of the flesh — the brook of life — his, not yours…
While he believes you shouldn’t follow his groove — and keep in mind:
Your honor is a moment’s possession given by our ancient clan who’s kept it for centuries, not years.
You’re not your own chief: you’re just a part of it whereas the rest in you is sister to me, daughter to your father, and mother to the one who will continue our line…

Ophelia:
A queer sort of thing: I am not myself… Sometimes… I also feel
There is nobody — inside me… and I am roaming among some other Ophelias wearing their dresses, echoing their bows and words.
And I’m thirsting to get back to myself — to a place where grass is wild and flowers never lie — attracting one by siren beauty…

Laertes:
Just believe: the entire void that frightens you is all about a trifle known as nerves — leave it out…

[Enter Lord Polonius]

Lord Polonius:
I kept my breath there in the corner to catch the words my kids were saying.
What’s to be done: sometimes you have to hide yourself to catch a gleam of truth concealed from men.
Our line is glorified by patience, acute mind and artful ways which happen to count even better than a battle valor
With all annoying damage to the treasure…
Laertes, I’m satisfied: the words you’ve said to your sister
Mean much not to her alone but to you as well: the gift of speech is to speak just to make thoughts sound for otherwise they’d pass into the dead of silence.
Here’s our choice: let the thought die or live by an accord of flesh and breath given to a tune of pipe just to pay back our debt — to the nature — not in a lifeless ash but through a harmony of life to bind ideas and deeds…
Alas, good pipe performers are actually few….
Well, none of those being able to attune oneself so that
none of a sour note offends the heavens, are known to me, although an old man I am…
So I’m to sound sour myself to be in time to the tune: to lie artfully just to fake the truth…
I can’t keep myself from revealing a secret: an idea once struck my mind that by destroying the Tower of Babel, our Lord has not just torn the tongues apart, but rather ruined them at all, so all we have by now is hardly anything but a senseless chirrup of the wild birds.
So our lives are like those of the cuckoo chickens hurtling one another
And believing the worm to be the only sense to go on…
I’m an old man for sure as I’ve talked that much…
I had a dream deep from my heartstrings: as if we were parting for a long no-see, so I had to say about what I’d failed… or not dared say before…
Fare you well, Laertes, and be of sense like I was up to the moment; so I’ll recover to be the same, from now on…
[in his habitual, assured tone] we’ll keep the honor of our line…
[Exit Laertes]

Lord Polonius:
[After a pause, to Ophelia]

My dear child — a joy, a sorrow, a pride, and a rebuke of mine…
I’m getting dumb before you like a high thought’s flight brought down by a fear making my tongue dead by virtue of the clash; so my tongue is mute to both lies and what I believe is truth…
Is there a way to say: live and do not live; love but be careful;
Breathe in, but half of your might; slow you heartbeat? What else? Should I advise you to fall in step with those of tin ear or even deaf from birth?

Ophelia:
Father…

Lord Polonius:
Wait a minute, not a word: the snare is of no worth
until a lively thought starts beating there just to draw its last breath and rise to memory…
I’m contradictory; well, this is my sin, not yours;
And you are innocent — so all your duty is to keep it.

Ophelia:
Father, I…

Lord Polonius:
I know, the Prince is courting you — a seeming pleasure;
But don’t believe it, for the gist of it is quite different.
What’s more… he seems to be not well… a queer malady it is:
From heat of his unintelligible way he jumps into a silence
So eloquent and cool that thrusts of tantrums would be more likeable…
He’s like a player who’s lost his score so he is forced to keep a pause…
Do forget, Ophelia, all of his previous says, and listen anew
Just the way you start a clean page.
I’ll tell you, my girl, why I’ve come to you, abstracting myself from the business of importance I carry on with dignity as long as three decades:
You behave as befits the stand of yours, and mine, and your brother’s, and of our ancestry. Don’t be sad; again, measure your joy not to annoy the others for those happy faces are to nobody’s liking…
Read to a pleasure, not to wisdom, for no one loves clever things… Be respectful, but not obeisant, as flattery fits personality, not hierarchy…
Keep attention and absence in the same bowl…
What else? Yes, Hamlet… Don’t reject him, but be careful not to encourage him: neither his malady nor an accord to come next to the pause is clearly known…
I’m now back to duties; all I want is to feather-touch my lamb’s brow reminding me a gulp from a healing spring [kissing her forehead];
God bless you: I commend you to his care in what lies beyond my limits…
[Exit Lord Polonius]

Ophelia:
I am fearful to start a new page by closing the previous ones
just to write “you keep your innocence”…
But how could I write without blotching the white of page?
My brow is a spring so any thought would cloud it…
I’m a sentinel of a flash come to exist just to allay a thirst…
I’m tired of trying on the white, the color which never counts unless in harmony with other hues; so to be or not to be is all up to what a case is… or even more: odds and evens are cast in a way that a hope to get a lucky chance is there; as for me, I am predestined to concede creating a semblance of motion to those who crave to live….


Act II

Scene I.
Gertrude’s room

Claudius:
We are alone, at last [Hugging the Queen passionately; she escapes from his grasp]…

Gertrude:
Wait, I’m not ready, somebody is here
[watching intensely and pointing her finger at a direction], over here: a thickening of air into a combination of a dark cloak and a muffled voice where no words are heard but it’s nauseating as if the sound missed my ears and pierced right into my heart… it’s painful…

Claudius:
Enough on that; you’re tired: quite a day it was;
But the marriage-bed night is ahead — the sweetest thing of all:
Gertrude — the queen and wife…
This the way the life goes — chequering the light and shade — Dame Nature’s sweet reward for pain…

Gertrude:
It’s nasty bangs on my heart… I’m sick… [Hugging Claudius headily]: I’ve long been waiting to hear from you, dear Claudius, that I am yours…

Claudius:
Mine: you’re my wife, and Queen; and I’m the King, the lawful husband! [In an excitement] There’s nothing to stop me — I’ve sold my soul just to say “my, oh, my Queen!” and drink the cup of delight and plenitude of robust, to reach the top and give my fate a whip to make it gallop much unlike the rootless dobbin it once did hauling a cart of bitter bile.

Gertrude:
What do you mean? You’ve sold your soul?..

Claudius:
Yes [In a dismal voice], to you, Gertrude… my wife…
To the hour of my grave…

Gertrude:
You shouldn’t think of that…

Claudius:
That’s right! No more sniveling! The end of it: the dead would join eternity; let the survivors live! [Picking up the Queen in his arms, going round and kissing her; the are laughing]


Scene II.
[Enter Lord Polonius]

Lord Polonius:
I’m most humbly asking for your attention…

Claudius:
Please come on in, Lord Polonius, the most devoted adviser: a friend in whom we do confide not less than my brother;
What’s more, we appreciate those serving Denmark, not persons. What’s the news?

Lord Polonius:
All is ready for the feast; Denmark is jubilant
Welcoming King and Queen enthroned.

Claudius:
You couldn’t say it better. Those words of yours just tighten bonds of our friendship; I’ll lock them in my memory and give the key to you, Lord Polonius. Something else?

Gertrude:
How’s Hamlet?

Lord Polonius:
Oddly enough, but…

Gertrude:
Is he angry? He looked confused and off his groove
When I saw him last in the walkway near the garden…
He bore resemblance of a thunder-cloud and he was talking to himself…
As he caught sight of me he scowled as if I was a displeasing view,
And his voice… trembled when I asked him what was behind the sorrow…
He looked into my eyes the way he wished to get into the very bottom —
Of them, and plunged into my soul and he came up with a smile more like a cramp…
He said to me: “What’s behind the sorrow? Don’t you really know what? Feeling happy? — That’s what my sorrow is about… ”
Since then, those words revolve in me like beads of Turk the teaman: the words return to me no matter I am in joy or sorrow…

Claudius:
So what is your say, Lord Polonius?
To comfort motherly feelings of our Queen
And give a hand to bolster her joy, as sorrow would find its way itself…

Lord Polonius:
Can’t be said better. The sorrow is likely to be the very cloth of the soul — fabric is its base where embroidering of gayety and joy is an acme of all arts.
He who is skilful in the art is in a perfect mastership of himself…
Hamlet the Prince, well, my tongue…is dumb with a fear of saying that…
Your crowned son is in love with Ophelia…
I swear by your royal disposition that my daughter…

Gertrude
[With relief]

Oh, I’m well aware of all that [laughs in a thrill of joy]
Thanks heaven, not a malady it is but an attack of love
Resembling a delirium especially where a sense of duty is in clash with passion; surviving the trouble like this without a stumble is not an easy thing to do…
But… [Pause Gertrude] please go on… what does Ophelia think of this?

Lord Polonius:
She is…well, no good of praising my own daughter, but…

Claudius:
Born to be the Denmark’s flower of beauty!
So no wonder the Prince’s in love.
Gertrude, you son is well like never before
When equitation and fencing were his prime choice
Leaving no courage in him among women in a feast.

Lord Polonius:
Ophelia is lamblike one whose spirit never shows off in a rebel
But rather in deferring to nimble ones:
She’s always ready to step back to save that
which she feels… she… has to save
Her gait gives her away — the light feet belong
To those who is afraid to break the flask of sanctitude…
She has to meet a better destiny than mine —
She’s born to live a happy life…

Gertrude:
I quite understand the parent’s heart;
I’d like my own to be the same,
Alas, for now, my heart is clouded with sorrow…
And needs some time for a clearing…

Claudius:
[To Lord Polonius]

Make them encounter so that we could see for ourselves
To be sure our assumption is not false;
If it is wrong we’ll see some other cause.

Lord Polonius:
I’m hurrying away to execute your order.
[Exit Lord Polonius]

Claudius:
His rank’s in a full harmony with his nature…


Scene III.
Lord Polonius’s house.


Cornelia:
[To Marcella]

Rosencrantz made a laughing-stock of himself by a blown pride:
He came to tell a joke to Ophelia but he was not accepted — he was told she’s still asleep…
This is the third time he and Guildenstern, his chum, are there with their
Idle chatter.
Immensely stupid and complacent they are — betwixt and between — so officers are better than the two coxcombs…

Marcella:
Even the soldiers are better than these two who give me pinch at every quiet corner;
They never say a word keeping an idiotic air on their hanging faces but run away at every sound of rustle or footstep…
My lady, I’m always carrying this with me [tinkles a bell] to keep the men away…
We may not fight nor push them nor even shout —
All we can do is to cry and shiver and say prayers;
Should we get in trouble we are the only things to blame…
I’ve found a guard — a tinkle — ruinous to any passion [she laughs].
[Exit Marcella]


Scene IV.
Lord Polonius’s house.

Ophelia:
They’re laughing… True, I’ve forgotten where the laughter comes from — is it in soul or in throat? I remember the way it sounded in me like this [trying to laugh] — ha-ha; no: he-he; it’s not that [groaning] a-a-a…. I don’t remember…
Among the rest of feelings, laughter must be the first thing to die out; next, the light does — in the lips and eyes: the candle’s out…
No, his advice of nunnery to avoid being the “breeder of sinners” was up to a moment’s heat…
His look was like a gentle touch to my brow which is not “sicklied o’er the pale cast of thought”, nor a “glassy stream”…
My father and the Prince they both come to me to drink… the innocence… I keep for all who’s thirsty…
I’m a reflection of the thirst… [laughs through her tears] — now it’s a laughter: so now I’m in a perfect know the throat is the source, while tears come from under my heart — a vessel for blood and tears, the elements that are concealed from heavens… [Trying to laugh].
Well, I’m giving you a prod, my throat; alas! It’s not that agile it used to be when Hamlet said his words of love… sending me flowers and memos [taking out some of her bodice]: “Ophelia divine, you’re a perfect beauty of the sunray, believe that you, my love, are on the top of adoration”.


[Enter Lord Polonius]

Lord Polonius:
The compliment is not too bad save that abundant “adoration”; the word of “danger” would sound better for both sense and form…

Ophelia:
Father, Hamlet just was in here or to be more exact, his suffering it was…

Lord Polonius:
So what?

Ophelia:
He just advised me to get myself to a nunnery
Not to bewitch men into a realm of vain promises;
He also wanted me to forget his love and… oh, I don’t remember…
As I obediently follow the wish of those who lovingly would order me…
I don’t remember… Oh, that’s it: throat is for laughter, while heart is the spot where tears come from… those hidden lakes are salty all because of tears…
All that belongs to nature are the same there in deep where hidden catacombs of… soul lie.

Lord Polonius:
Ophelia!

Ophelia:
Father, what do you want me to do?
I’ll comply with any thing you’re asking for…

Lord Polonius:
[Aside]
Asking for? To be happy, are you ready to comply? [To Ophelia]:
Now we are going to the gallery next to the garden. This is the time when the Prince strolls there…
I’ll hide myself, and you go to encounter him. Don’t be afraid, I’ll be near….
Maybe I’ll manage to make out a bit of reason in his saying;
I mean not sense of words, but of what just lies behind. So I’ll be waiting in there…
[Exit Polonius]

Ophelia:
Well, yes, of course, I’m going…
Go ahead, ophelia the bait, not nun; just wait and your turn will come… Don’t sing now, ophelia: your part is next to she who drops her curtsies and steps her minuet — last year’s fashion there in Paris…

Act III

Scene I.

[The strolling players are rehearsing the Shakespeare’s “Hamlet”]

Ghost Director:
“Awful, awful, awful” … More smoke!
[To Hamlet Player] You’re supposed to be Hamlet, not a pooch so you shouldn’t snarl and leap: you are a nobleman!
Well, what an ugly face you are! That is a horror alright: did you meet your dad in the hell?
Disastrous mistake it was to make you act the Prince. Scram you, well, no, wait: come up to me [spats his hands], do it once more; you Horatio go on your tiptoe a bit: stilts would suit our Hamlet fine! [All laugh].
Enough of rhyming now — I’m at wit’s end: last night I even tried to love my wife in a rhyming style so finally I missed [Laughter]. Now to business! The rehearsal is no place for extra mannerism… Go head!

Hamlet Player:
Do speak up; I’m listening!

Ghost Director:
You should pay revenge when you hear that.

Director:
The passage’s too long and eloquent, so I’m crossing it out;
I’m asked to contract the five acts of the maestro into a single one — less words, more swords… The goddam rhyme’s got stuck to me: a kind of jerk yet out of step…

Ghost Director:
…I’m thy father’s spirit
Doom’d for a certain term to walk the night…
But this eternal blazon must not be to ears of flesh and blood… List, list, O, list! If thou didst ever thy dear father love…

Hamlet Player:
Good heavens!

Ghost Director:
Revenge his foul and most unnatural murder.

Hamlet Player:
Murder!

Ghost Director:
Murder most foul, as in the best it is; but this most foul, strange and unnatural.

Director:
This entire here is my part; you read it yourself in Mr. Shakespeare. It’s brilliant, that is, divine, so:

Ghost Director:
Now, Hamlet, hear: 'Tis given out that, sleeping in my orchard,
A serpent stung me; so the whole ear of Denmark is by a forged process of my death rankly abused: but know, thou noble youth, The serpent that did sting thy father's life now wears his crown.

Hamlet Player:
O my prophetic soul! My uncle!

Ghost Director:
Ay, that incestuous, that adulterate beast, with witchcraft of his wit, with traitorous gifts, — o wicked wit and gifts, that have the power so to seduce! — won to his shameful lust the will of my most seeming-virtuous queen: o Hamlet, what a falling-off was there! O horrible!

Director:
Next, some bloodcurdling details come… Now, what’s important: the dead king still keeps wearing his mask of nobility. That is, he is playing his role by right, so all that Claudius the poor thing did was in vain: he is still a runner-up, a born scum, I mean… A hero and a baddie: not too fresh for a plot, yet works perfect.

Ghost Director:
Let not the royal bed of Denmark be a couch for luxury and damned incest. But, howsoever thou pursuest this act, taint not thy mind, nor let thy soul contrive against thy mother aught: leave her to heaven
And to those thorns that in her bosom lodge, to prick and sting her...

Hamlet Player:
O all you host of heaven! O earth! what else? And shall I couple hell? O, fie! Hold, hold, my heart…

Director:
[Spatting his hands]

Hold; you hear you’re saying: “Hold”! That’s the key to your further conduct. Now stick to a lesser manifestation of externals: Hamlet keeps himself well in hand, or rather he thinks he does. Now he himself and all those around — are players of his staging, the one where he is no longer a puppet but both creator and creation! Get it? Keeping yourself well in hand means to hold a center of intrigue known as “my destiny”. It’s same as to be born anew, not by following a plot of those in whose hands you’ve happened to get by virtue of doom.

Player:
So what did he manage with all that? Died? He could so happily go on in clover…

Director:
Could go on is not to be… To be and to live are not the same: that’s what behind the masterpiece of Shakespeare: living in clover seems to be working while hungry bellies cry; but next, a vacuum would raise upwards — to the heart — making your life nasty because of goodness missing…

Player:
So he missed goodness, right? There was all of the goodness belonged to him! Can you ask for more? He takes a call; we take the hoot no matter how hard we try to turn ourselves inside out…

Director:
Hoots come of heart, while flattery is up to hypocrisy, that is, of lie. Have you ever read the Scriptures? Lie is an evil. The more they exalt the deeper they fall ending up in the Hell.

Hamlet Player:
That one may smile, and smile, and be a villain; at least I'm sure it may be so in Denmark…

Director:
Bravo! You are coming to realize, so go ahead…

Hamlet Player:
O, what a rogue and peasant slave am I!

Director:
That won’t do: grandstanding is the easiest thing… You now read his monologue — “…to be or not be…” where he attempts to learn his own essence, which is a true repentance. Well, attune yourself to the “la” of this entire score. Listen to me: La-a…

Hamlet Player:
To be, or not to be: that is the question: whether 'tis nobler in the mind to suffer the slings and arrows of outrageous fortune, or to take arms against a sea of troubles, and by opposing end them? To die: to sleep; no more; and by a sleep to say we end the heart-ache and the thousand natural shocks that flesh is heir to, 'tis a consummation
Devoutly to be wish'd. To die, to sleep; to sleep: perchance to dream: ay, there's the rub; for in that sleep of death what dreams may come When we have shuffled off this mortal coil, must give us pause: there's the respect that makes calamity of so long life; for who would bear the whips and scorns of time, the oppressor's wrong, the proud man's contumely, the pangs of despised love, the law's delay, the insolence of office and the spurns that patient merit of the unworthy takes, when he himself might his quietus make with a bare bodkin? Who would fardels bear, to grunt and sweat under a weary life, but that the dread of something after death, the undiscover'd country from whose bourn no traveller returns, puzzles the will and makes us rather bear those ills we have than fly to others that we know not of? Thus conscience does make cowards of us all; and thus the native hue of resolution is sicklied o'er with the pale cast of thought, and enterprises of great pith and moment
With this regard their currents turn awry, and lose the name of action. — Soft you now! The fair Ophelia...

[The company applauses]

Director:
Well done, son! You keep the “la” so now you never stay out of tune to be a genius. Now a prolusion for Gertrude and Ophelia: lucky we are there is no female role in the play, which a man could not perform; all we need is a wig and a skirt. True, in the scenes of insanity women look more human, I mean womanlike…
[Two young men in woman’s clothes appear; they are mincing and speaking in thready voices]
Ophelia, try to avoid your bass in the final monologue; apply more white powder, too. Don’t make a mess of it: Ophelia’s white; Gertrude has an abundant blusher make-up especially after Hamlet has said to her the soul can be a spot of disgrace.
Do try it yourself; your roles are so simple that there is no room to go deep into; not a single thought, while feelings are superficial like bijoux. And now we have a more important scene: Rosencrantz and Guildenstern.

[Enter Players]

Rosencrantz Player:
My honored lord!

Guildenstern Player:
My most dear lord!

Director:
Be more reserved: the wine of temerity is yeasty yet, but the situation is pressing. You are two knights in this pack of cards: the sharper has lost: he played trumps and you are busted. The sharper believed you’re in a contact, that is, you could go into Hamlet’s condition; the sharper had erred: how can a knight go into the Prince’s condition? Dodgery is the only way to do that. You guys are pennywhistle dodgers: you’re eager to sell your soul, but there is nothing to sell, in fact. You are simpletons — neither heroes nor villains. So the tragedy of mediocrity is there: to be is not given, not to be, but survive by playing a role is denied because of lacking hypocrisy, for lie is close to art. Where’s the pipe?

Rosencrantz and Guildenstern Players:
[Arguing about who had the pipe last]

I gave it to you! No, you didn’t!

Director:
[Finding the pipe and giving it to the Players]
So you just play yourselves. The ear-piercing instrument: in a master’s hand it’s sad enough to make the soul tremble; while treated by an unskillful hand, it squeals. Here is an interplay of words and associations, but no other way to get the author’s gist exists. You Guildenstern begin from the end of second scene, where you are entrapped in your own platitude — you play it a pure paint: “O, my lord…”

Guildenstern Player:
O, my lord, if my duty be too bold, my love is too unmannerly.

Hamlet Player:
I do not well understand that. Will you play upon this pipe?

Guildenstern Player:
My lord, I cannot.

Hamlet Player:
I pray you.

Guildenstern Player:
Believe me, I cannot.

Hamlet Player:
I do beseech you.

Guildenstern Player:
I know no touch of it, my lord.

Hamlet Player:
'Tis as easy as lying: govern these ventages with your fingers and thumb, give it breath with your mouth, and it will discourse most eloquent music. Look you, these are the stops.

Guildenstern Player:
But these cannot I command to any utterance of harmony; I have not the skill.

Hamlet Player:
Why, look you now, how unworthy a thing you make of me! You would play upon me; you would seem to know my stops; you would pluck out the heart of my mystery; you would sound me from my lowest note to the top of my compass: and there is much music,
excellent voice, in this little organ; yet cannot you make it speak. 'Sblood, do you think I am easier to be played on than a pipe? Call me what instrument you will, though you can fret me, yet you
cannot play upon me.

Director:
Now the truth’s come in the combination of words of such a harmony: to be a dodger, one has to know the truth, otherwise a lie would be to your own detriment making you play the fool…

Player:
You mean to say that telling lies requires knowing of the truth?

Director:
Exactly: how can you deny what does not exist at all? Telling lies would demand a knowledge of truth which only God or maybe a genius who have it; but not for his life the genius will
Substitute the harmony with paint…

Player:
[reasoning]

So he that knows the truth can only tell a lie; however, he who has learned the truth would never lie again; that is, a true lie is…
This is the drive one mad… But to go mad you’ve got to have the mind to go from…that is, to be smart… [aping]: “to be — not to be” [All laugh and repeat his words]

Director:
The true lie is an evil while a false truth is a silly thing. For the time being, theater is the only place for villains and heroes; in real life, a “villain” is a simple soul believing to be a hero. Now stop talking! Down to business! The easiest thing that’s remained is eight murders; however, we have been perfectly good at that, so no rehearsal is needed. I’m reminding you the final scene layout: Polonius is killed — for s starter. Unlike Gertrude, Ophelia rejected an idea of being painted with blushers so she gets to a nunnery, one of the safest. The knights are busted in the backstage. The duel scene between Hamlet and Polonius is halfway to success: better faking a line than a sword strike. Gertrude, you utter your final cue…

Gertrude Player:
No, no, the drink, the drink, — o my dear Hamlet, — the drink, the drink! I am poison'd…
[Dies]

Hamlet Player:
O villany! Ho! let the door be lock'd: treachery! Seek it out.

Laertes:
[falls]
It is here, Hamlet: Hamlet, thou art slain; no medicine in the world can do thee good … the king, the king's to blame.

Hamlet Player:
The point! — envenom'd too! Then, venom, to thy work.
[stabs King]
I’m dying, Horatio; you’re alive so tell the truth about to all who’re open to it…
[A dead march, a peal of ordnance is shot off; the curtain shuts. Players are tired and drowsy….]

Director:
[Spats his hands with an air of assumed liveliness]
Have a rest till the evening; I want you to be perfect tonight! A royal supper with a good wine have been promised…


Act IV


Scene I. Gertrude’s room

Queen:
Reynalda, I’ve changed my garment to a white one
While the spirit persists by roaming like a dark shade… I’m sick… I’ve been longing for the time hat would reign next to the farewell… a forgiveness… to let an easier breath in me… I’ve been craving for liberation from what I don’t know myself. From the past, as I believed…

Reynalda:
You looked a happy couple, an ideal of the crowned union of souls, thoughts, and hearts…

Gertrude:
We were the couple where my share was to be a shadow of his, well, even more than shadow: a real shade enjoys a wider freedom by following its subject, while I was chained by state of decency and queenliness — lying to yourself is the root of every evil…

Reynalda:
Well, is it any bad about that? I keep in memory the image of your mother so vividly that neither locket can; I keep her words in time with my heartbeat: “…marriage is a lucky chance received by us who’ve predestined to belong to men; so the best way is to belong to one in whole, and not to tear yourself to many…”
[Exit Reynalda]

Gertrude:
The nature gives it, but few are those who can accept it by not destroying…
Fruits of divine ideas get ripe not in the heaven but on earth, where plot is so far away from an incorporation making a sinful soul appeal for a revenge… The King is no longer him; I’m not the one I was; neither of us are like those who were born to bear our names… heaven knows for what… being shuffled like cards to gamblers — who either cheaters or immensely foolish creatures are; besides, they all are adventuresome like officers who’ve lost all — even the esprit de corps, the thing that comes to them with the uniform they wear…
[Enter Polonius]

Polonius:
Sorry for coming uninvited, but Hamlet…

Gertrude:
Hamlet?

Polonius:
He is coming as you’ve ordered, but has so much of flaunting air
As if he’s hurrying not to his mother, but to battle; he’s equipped with rage; he bursts the silence with his heavy feet as if he is a demon, not an obedient son… that’s him…
[Hides behind a drape]


Scene II.

[The same room, now in full mess; things are scattered around; Gertrude looks bedraggled; her dress is crumpled; she is the image of an exhausted woman advanced in years]

Gertrude:
It’s happened: that what I’ve reached unwillingly…
My heart is so full of ache…
That’s a pity that the mother may not be killed as easy as a rat…
Or Polonius: a single stab and he no longer is in Denmark so the country would be without him for ever…
My son was dragging him and laughing… and singing a tune resembling a cradle-song. O God, why am I here? What’s happening to me? He said my destiny is ruled by evil; that’s the words of his: your love is an incestuous lechery with the villain, a hell nests in your bed; you’re a bawd who drags all Denmark to the bastardy…
Too much pain in view of rare rendezvous between the mother and the son.
For years I’ve been waiting him to open his heart to me so that I could see myself in him… I dreamed a dream: his father came as a menacing spirit asking Hamlet to execute me the way so that my soul, not the brow, suffers from the stings of thorn…
And now my son, to crown it all, is playing an insane…
But I’m fearful of that this role would fit him perfectly, whose mind is set to wander aimlessly all in the armory of sarcasm so loved by his nature will finally succeed… power over the crowd… so the sin will close this vicious circle: “insanity is freedom; lie is salvation; he’s a judge to every one; while the revenge is his destiny and the sole purpose”…
Thus stepping over each and every thing he comes to bottom falling deep and dragging others; so he aggravates his fault and ruins his soul…
I’ll break my marriage vow sworn to the villain, whose low ways are a reward for an outbreak of my tardy passion…
Regretfully, my love’s my sorrow: by then, I had to bear not too long, the time was almost ripe… and now the lesson is too bitter…
[Cries]
[Enter Claudius]

Claudius:
Gertrude!

Gertrude:
Do I seem to look like a queen?
Oh, heaven, the last two quarters of the hour seem to be long as all my life: my braid’s gone gray… and strong offsets of thorn have pierced deep into my soul laving no place for love or joy…
My eyesight’s blackening… It’s dark; you Claudius must be a king of spades so all the troubles find their way by spilling blood. Oh, I’m so sorry, I’m all exhausted…
[Claudius tries to give her a hug]
No… unhand me…

Claudius:
Gertrude, what happened here? Any softness is beyond our standing; the crown’s ways leave no place for doubts, but for business.
Our fate’s limits are never our design;
All we have to do is to obey the heavens…

Gertrude:
Is there a way to tell the hell from heaven? I’d love to be subordinate to heaven, but…

Claudius:
Leave all these “buts”, and “ifs” and “ans” — the words that have darkened the clear mind of yours; these are half-words, just half-and-halfers that made you be not you whom I in love with… Be back as the ruler of heart and leave all that nonsense out; give a smile or frown as the case permits! The case is here: our son, the heir to the throne, has fallen in the grip of horrible distress of soul….

Gertrude:
[To herself]
Not all the means to feed your passion are really good …

Claudius:
Get back, Gertrude, and be careful not to convene a trouble to revel at your feast.
Denmark is fed up to have the son insane;
The Mother Queen should be much more tight-fisted to hold her mastership about the house especially when trouble grows…
[A noise is heard]
What’s up in there, gentlemen?
[Exit Polonius]

Gertrude:
It is a shadow that reigns in Denmark: King for the night; Queen for the daytime praying for the night to come as soon as possible…

[Enter Reynalda]

Reynalda:
Ophelia is standing at the door… The poor thing likely to be out of her mind: a homeless tramp could not be so miserable…
The sings a queer tune: “my dear husband is in the bottom of a pond where height is hidden…”
Something about a grass… love and lies… a queer mix-up…
She’s laughing slyly, and suddenly… starts shaking her finger to everyone, then, for a change, she runs away without direction scampering like a child; then she cries bitterly getting away from people; someone has found her behind the wall and brought her here… She took her corset off and put it away somewhere; her feet are bare… wild camomiles are in her braid…

Gertrude:
So everybody feel compassionate?

Reynalda:
Well… everybody; however, some carping tongues and rumors are also there: now when Polonius is no longer here, and the Prince went to England, she is all alone…

Gertrude:
And maybe happy — for the first time — she’s now free from the destiny.
I envy her… my own one has made me drink my cup right to the bottom: I have to drink it to the last drop, he said, to “make an effort”… So I obey… Reynalda, I can feel no compassion for her — for I am to pity myself — a most useless thing to do!
To love and not to love, breathe in but half of what you can;
Live and not live; pity but not pity…
Lie is the devil’s poison; yet half lie is even worse: a slow venom murdering your soul, not body which keeps on eating, breathing, drinking wine and making no difference between the good and evil growing soul wilder and the sin greater…

Reynalda:
This is the way to blame all people in the world…
We shouldn’t burn us — for we are not the tings the God created by mistake; and there is no eighth day so far…
[Helps Gertrude dress and combs her hair]
There, there, my angel; dry your eyes as you never did an evil.
Look at the clear world around. You fear is all for nothing; please grow quiet and don’t forget to have your rubies on…





Act V


Act V consists of four short scenes changing by rotation of the stage with no curtain down.

Scene I.
Lord Polonius’s house.

Marcella:
[Cries]
The was lily-white and placid as a summer sky, the gardener says; she spread her arms in the sleep so she’d never troubled the bed of the pond where she was found easily…

Cornelia:
I fail to realize: why hosts of troubles befall the house, as Laertes’s come to reign…
With all that misery around, the will of fate has ruthlessly destroyed the fruits of welfare in the family, which seemed to live a happy life…

Marcella:
He was so much a lord… can’t be better… a real noble [aside] the villain will be given his due by going to hell… [whispers]… A gardener’s friend who returned with the late master’s son did say, that our Hamlet is in England now living fast by drinking and raising the devil with Horatio his friend: some Danish sailors saw them there in a sixpence tavern…
Both Rosencrantz and Guildenstern were left with nothing or, rather, got their heads off: yes, the quiet-corner pinchers were beheaded; that served them right, although they miss a pity — mostly, the former: a handsome guy bearing resemblance of the late King he was…

Cornelia:
Marcella, is the garment ready? Failed as we did to dress Ophelia to wedd [cries], so let’s do that for the mourning…

Marcella:
My goodness, all is ready for a try-on!

Cornelia:
A… try-on… now when the sprout’s cut…
Do wreathe into her hair the pearls she never worn…
[cries] Don’t your remember that, Marcella?

Marcella:
I do, although a century has passed since…

Cornelia:
All I hear is an implicit rebuke
[Exit Cornelia]

Marcella:
Hush! Laertes’s voice: he’s so hot in anger
[perplexed]
His would-be lordship overweighs his promise of a dowry;
And the gardener never marries a fortuneless girl
So he prefers to be a mere lover, a thief, that is,
no talk of honor does any good: we’ll never be together in the ties of marriage …
Men are all the same in Denmark — half-valorous in their body’s part which is closer to the ground; that’s why they’re all cuckolds: this is the only way the use their heads…
[Cleans the place up singing]
She says to him: you promised to get me for a
Wife while playing around with me those nights…
—Nearly a wife you were, but you did lay for me — was his reply…


Scene II.
Gertrude’s room

Reynalda:
What’s going to happen to Denmark? Or to me…
Is this a grin of fate that rules both life and destiny?
Or…is it a doomsday — a retribution, but where’s the fault?
Gertrude who drank all of her humbleness, and passion and the horror of sobering up, and the poison, too: that’s what her life was all about… Nothing to the rescue: the wine’s been poisoned long before…
Is Claudius a villain or a thoughtless hand, a headsman?
So cry my poor Denmark — for even outcast is not as miserable as you are: a gob of clay, a handful of stones in the seashore, of waters and cold, of winds and shabby cabins, unstable dreams…
[Continues to clean the place singing]
“…White his shroud as the mountain snow, — larded with sweet flowers which bewept to the grave did go with true-love showers...”
A haunting tune indeed which comes from where I don’t know.
I hope all be well; so all I need is patience.


Scene III.

[Strolling players and Marcella hanging out the wash. A player going by gives her a slap on the back…]

First Player:
A bloodcurdling epilogue of the story: nobody’s paid us!
[Exclaims in an affected manner] “Awful, awful, awful!”

Second Player:
Well, fellow, you’ve still managed to catch something [laughs]

First Player:
What are you talking about?

Second Player:
It’s about Marcella: a pretty girl who can work hard.

First Player:
A pretty, yes, but not a girl… let her work…

Director:
Damn it! We’ve been framed; however, it was a perfect game of give-away: the Hero and the Villain as protagonists with hosts of Simple Minds around. Ah, what a room for stage direction, especially in the time to come: a naked woman for Hamlet; a barbed-wire corset would be even better — brilliant! Polonius is a follower of Buddhism; Rosencrantz and Guildenstern are gays — just perfect! In her scene of insanity Ophelia is trampolining: she loses her dress so everybody can see she has a…

First Player:
[Speaks to the Second Player]
Well, he is riding his hobby so we are left without a supper. It shouldn’t go on like that…
Hey Marcella, will you come with me?

Marcella:
Sure…


Scene IV.

[The stage rotates revealing a view of the backstage mess: a heap of ladders, ropes and swords, the crown hooking on a nail, a coffin, a throne and other parts of the stage set; the Player and Marcella are making their way across the mess…]

The curtain comes down.

Livna, 2000.


© Tatiana Akhtman

Фильм "Гамлет"

http://fr.youtube.com/watch?v=BKqbOtskVsw&feature=related

режиссёр Григорий Козинцев, 1964 год

http://fr.youtube.com/watch?v=3bJ58T01OGU&feature=related

Афанасий Фет

Офелия гибла и пела,
И пела, сплетая венки;
С цветами, венками и песнью
На дно опустилась реки.

И многое с песнями канет
Мне в душу на темное дно,
И много мне чувства, и песен,
И слез, и мечтаний дано.
1846

Пьеса в пяти актах

рис.Нади Рушевой


«ОФЕЛИЯ, ГЕРТРУДА, ДАНИЯ И ДРУГИЕ»






Действующие лица:
Гертруда - королева Дании,
Клавдий - король,
Полоний - вельможа,
Офелия – дочь Полония,
Лаэрт - сын Полония,
Рейнальда, Корнелия - придворные дамы,
Марцелла - белошвейка,
Бернардо - садовник,
Актёры и режиссёр бродячего театра


Акт первый.

Картина первая.
(дом Полония)

Корнелия
(обращается к Марцелле):
Ты, милочка, не будь дурёхой больше,
и если хочешь жить не с синяками, как матушка твоя,
что померла от мужниного кулака в живот,
как говорят, кто видел… Да, вот, кстати,
давно спросить хотела, ты была там и видела:
ударил как - в живот? Неужто кулаком - и вышиб дух…
или ногой - так более понятно: особенно когда поддых -
в сплетенье дыхания, биенья и души:
под “дых” ли, “дух”, но что-то там происходит…
(кладёт руки на “солнечное сплетение”, прислушивается)
Вот здесь то место, которым понимаешь побыстрей, чем головой…

Марцелла :
Вот-вот, сударыня, вы бьёте прямо в точку: так и со мной,
когда он говорит, что я прелестна, словно перепёлка,
и вижу, что готов он съесть меня - совсем: от клювика до пяток,
…или что там - у перепёлки - есть, не важно,
только… здесь, (взволнованно прижимает руки к груди)
как точно вы сказали - не сойти мне с места коли вру (истово крестится) -
вот в этом самом месте (показывает )… есть силок…

Корнелия:
Как будто бы тошнит там? - это точно,
но не еда причиной - не живот - иначе: “тошно”, как,
когда сказали…о смерти короля (испуганно оглядывается)…
в саду… под сливой - ну, во время сна: был… и не стало…

Марцелла:
Садовник сказывал, что непонятно:
сроду не помирали так легко мужчины в расцвете сил,
как наш коропь, что случай больно странный, что…

Корнелия
Ну-ну, довольно… разболталась, лишь бы без дела…
Я что сказать хотела: ты, Марцелла, иль “перепёлка” -
впредь будь осторожней и избегай силка
(показывает на место под грудью),
а то вот здесь (показывает на живот) взбрыкнёт,
тогда придётся думать этим (показывает на голову), что не всегда дано.
Беги от птицелова и займись делами: ты ведь знаешь,
что свадьба в королевстве… (в сторону) мужа труп едва простыл,
и блюда от поминок свежи ещё, хоть снова подавай к столу -
уже не к плачу - к смеху… вот перемена: блюд, и чувств, и тел…
Да, ладно, покажи накидку, ту, к королевской свадьбе: что, готова?

Марцелла :
(показывает)
Миледи, здесь я собрала, и вышло, совсем как роза,
и в жемчугах, как в утренней росе…

Корнелия:
И вправду… очень мило - да, неплохо, и шёлк - белее не бывает:
прелесть. Так, я Офелии сейчас скажу,
готово, мол, к примерке предпоследней.
Она, бедняжка, ненавидит их, и тоже верно -
что за доля: стоять, как истукан, часами,
снимать и надевать, вертеться так и эдак
в объятиях железного корсета.

Марцелла:
Объятья Гамлета, как говорит садовник, ей впору были бы…

Корнелия:
Садовник говорит? Так прикуси язык. Что за болтун Бернардо…
Хотя мужчина видный... это он - твой, перепёлка, страстный птицелов?
Уходит с накидкой…
(Входит Бернардо с корзиной роз):

Бернардо:
Ах перепёлочка моя, вот кстати -
мне повезло. (пытается обнять, она отбегает) Что так?
Вот эти розы смирились перед розой этих уст.
(протягивает к Марцелле руку, и она делает к нему шаг, как во сне).
Вся свежесть сада утреннего в этих нежных губках…
(Марцелла подходит совсем близко, и Бернардо обнимает её)

Марцелла:
(вырывается, Бердардо хохочет)
Вот так всегда: язык твой - помело, а руки, как у папаши моего -
разбойники с большой дороги - грабить и убивать им в самый раз
с благословения блудливых глаз.

Бернардо:
(примирительно)
Так я приду к тебе послушать соловья.
Серёжки… я припас, привёз один приятель - из Англии:
серебряные змейки, и глазки изумрудные блестят,
как у тебя, мой ангел, когда ночью…

Марцелла.:
(закрывает руками уши)
И слушать я не стану … очень, мне нужно “слушать соловья”:
ищи дурёху - мне же зря, Бернардо, слов твоих не нужно… (убегает)

Бернардо:
Вот так и все они - упёрлась: иль женись, иль вон поди,
хоть удавись мне без неё… Сначала попробовать дала,
а как вошёл во вкус, цену набавила, да мне не по карману,
так что никак не выйдет без обмана.
Вот и Гертруда: королева - выше косы,
уложенной гнездом для побрякушки с именем “корона”.
А та, что имя доброго не знает - та что под юбкой - без венца...
так правит Данией, что грех сгущается,
как воздух перед бурей, что прошлой осенью
все изломала сосны столетние на берегу залива
и унесла, сгубив, весь датский флот…
И вот, теперь, уже войну несёт от Фортинбраса…
Сказывал Франциско, что призрак Короля покойного
в доспехах видели, как будто Судный День грядёт…
Ну и дела, а тут ещё Марцелла хвостом виляет так,
что душу выймешь и дьяволу отдашь, того и жди…
Ох, не сносить мне, видно, головы…
(уходит )


Картина вторая.
(дом Полония)

Корнелия (входит с Офелией):
И, вот, Марцелла, что с дурочки возьмёшь,
его впустила, как нянька говорит,
и он сомлел, конечно, но не так, чтобы жениться.
Голову терять мужчины норовят совместно с мыслью задней:
как избежать силка. Теряют на минуту,
а потом находят вместе с хитростью своею -
покрепче, чем была. И хитрость их растёт,
как сом на дне пруда: из года в год - скорей, чем ум и доблесть.

Офелия:
И что же, все мужчины таковы?
И мой отец, и брат Лаэрт, чьё благородство
всегда в пример возводят - идеал для мужа,
и… и Гамлет - принц? И он растит сома
холодной скользкой мысли, что в глубине - на дне его души?

Корнелия:
Ах, душенька, дитя, а в чём отличье? Что принц?
Так спрос другой с него как с мужа на престоле,
а так - как все, кого Господь создал из праха или глины -
что было там случайно под рукой…
Суди сама, ему уж скоро тридцать - не мальчик -
скажешь он не знал любви? Так где его избранница,
чьё имя, он поменял, скорей всего, на “киску” иль “птичку”,
или (хихикает) “перепёлку”, как названа садовником Марцелла,
когда и сам он перепел, не боле, зовущий самочку, а не Марцеллу…

Марцелла: (входит)
Меня вы звали? Я к услугам…

Корнелия:
Звали - примерки время. Это платье - прелесть,
и подошло б к венчанию иному, а так, для свадьбы нынешней,
пожалуй, оно немного… бело… здесь, Марцелла,
розу смени на что-нибудь поярче… и попестрей: на маргаритки;
шарф уместен темнее тоном, словно дымка на небесах -
не так уж ясно, как кажется на первый взгляд;
и ожерелье: кораллы лучше жемчуга на случай, что нынче…
(Офелия пошатнулась)
Что, милое дитя? Бледна… - устала?

Офелия:
Да, мне нехорошо… Вот здесь (прижимает руки к груди), вдруг,
тошно - не знаю, как сказать…
(Корнелия и Марцелла переглядываются)
ну, словно дымка затмила душу… вдруг, на миг, как будто…
сгустился воздух в тёмный плащ и голос, звучащий глухо -
так, что слов не слышно, но смысл их горький,
как полынь, что у пруда растёт в тени обрыва -
помнишь, Марцелла, …гуляли там?

Марцелла:
Да, помню... Омут там глубокий, на дне его, как говорят, спит сом -
огромный, старый: он - король пруда;
хитёр и правит царством, а в супруги берёт утопленниц…

Корнелия:
Ну, будет, сплетни бабские, их слушать,
в высоком нашем положенье глупо.
Мы избраны со слухом нашим и мыслями совместно,
и отпускать их за пределы не велено. Следить должны,
как пастухи за стадом, за мыслями своими и словами,
что норовят на волю убежать…

Офелия:
Мы гоним стадо глупых слов и мыслей,
что разбрестись готовы и отбиться от положения высокого?…
В том смысл? - в высоком положенье удержать всего себя -
совместно с телом…мысли?
И чувства? и слова?…
слова… слова…слова…
Но в чём же высота: неужто трон - вершина?

Корнелия:
Офелия, миледи, Вы напрасно гулять уходите так далеко:
пределы, нам, женщинам, живущим во дворце,
даны поуже, чем простолюдинкам,
зато свободы больше от забот о хлебе и… защита от невзгод.

Марцелла:
Уж это правда! Лучше в клетке из золота,
чем быть на ветке в лесу дремучем, страшном,
где невзгоды - обычные обличия природы.

Офелия:
Прошу помочь мне платье снять - довольно.
Подчас мне кажется, что высота, что троном обозначена, - не та…
и что мои пределы сжимают обручи на нижней юбке: тело - в плену…
и мысли… и слова - всё не моё… и я - не та, что с именем Офелия живёт…

(Остаётся одна…)



Картина третья
(дом Полония)

(Входит Лаэрт)
Лаэрт:
Офелия, пора проститься - уже подняты паруса,
и тороплюсь сказать тебе, сестра, слова, важнее тех,
что прежде говорил…
Я знаю, Гамлет, принц наш и наследник трона,
вниманье тебе дарит… и, надеюсь, почтителен…

Офелия:
О, бесконечно… будто, на троне - я - не он…

Лаэрт:
На троне вправду – ты... не Дании, конечно,
а чистоты своей, сестра, и благородства,
невинности и прелести, которым земные мерки малы…
Ты, дитя, себе цены не знаешь, так послушай, что я скажу:
О, будь благоразумна - не опустись ты с высоты своей…

Офелия
(в сторону):
Опять о «высоте и положеньи» - уже иных: не трона - чистоты,
которую пасти должна совместно с благородством и прелестью…
Вот сложность: не смешать бы стада мои, вершины бы не спутать,
чтобы саму себя не потерять…

Лаэрт:
Ты говоришь с собой? Меня послушай,
что должен я сказать, как брат сестре:
будь осторожней - знай,
любовь мужчины, имеющего власть, бывает зла…
Себя он слышит и свои желанья,
не держит чувств и волю им даёт,
глух ко всему, что против его страсти,
и верит он, что мерою страданья и счастья владеет сам,
что в нём заключены права и судьбы других людей…

Офелия:
Права? Хотела бы отдать ему судьбу…

Лаэрт:
Ошибка: верит он, но то не значит,
что истинно готов судьбу принять хозяином: -
достойно и надёжно. Он верит так,
а значит, будто… не лжёт, и нет вины в его началах,
чьи концы сокроются в реке с названьем Лета …
Пойми, он любит, словно волк - ягнёнка:
желает плоть - источник сил и жизни - его, но не твоей…
Он верит, ну, а ты не доверяйся - и знай,
что честь твоя… тебе дана на миг -
на сохраненье древним родом нашим,
хранящим честь не годы, а века.
Ты - ты не вся, вернее, не совсем…
ты - только часть, а остальное:
моя сестра, и дочь отца, и мать того, кто род продолжит…

Офелия:
Как странно: я - не я… Порой… и мне так чудится,
как будто, и нет меня - во мне… а я… брожу
среди чужих офелий в их одеждах, поклонах и словах.
И хочется бежать к себе - туда, где травы дики
и цветы не лгут - не манят красотой пустой…

Лаэрт:
Поверь мне, пустота, что так страшит тебя -
вся в пустяке с названьем нервы - вниманье не на них…

(Входит Полоний)
Полоний:
Я слушал не дыша, ловя отцовским ухом
слова своих детей - здесь, в уголке.
Что делать, иногда приходится сидеть в засаде,
чтобы поймать хоть отблеск яви, которая таится от людей.
Наш род терпеньем славен и умом, и ловкостью,
цена которым более, случается, чем доблесть на войне
с её убытками досадными казне.
Лаэрт, тобой доволен я. Слова твои к сестре
о многом говорят не только ей, но и тебе -
язык нам дан для слов, слова - для мыслей,
что в тишине беззвучия пропасть обречены.
Вот выбор наш - дать мысли жизнь иль нет,
усилья плоти, дыхания собрать в аккорд,
отдавшись, словно флейта, в мелодию,
чтобы вернуть природе, что взято, и не прахом -
гармонией живой, что сочетает мысли с делом…
Увы, совсем не много есть людей, умеющих играть на флейте…
А чтобы смочь… себя… самих настроить так,
чтоб фальшью не оскорбить небес -
таких не знаю, а ведь я - старик...
И, вот, приходится фальшивить самому, чтоб в такт попасть -
искусно лгать, чтоб вышло достоверно…
Не удержусь, скажу вам тайну:
как-то подумал я, что, верно, наш Господь, разрушив башню,
ту, что в Вавилоне, не разорвал язык, а уничтожил - совсем,
и то, что нам досталось в этот век - не более,
чем щебет неразумный, как у пичуг лесных.
И вот, живём, подобно кукушатам: толкаясь,
видя смысл весь в червяке…
Но, точно, я - старик, раз разболтался,…
А был мне сон, что вырвался из тайников души,
как будто мы прощаемся надолго, и должен я успеть сказать,
что прежде не сумел… иль не посмел…
Прощай Лаэрт, и будь благоразумен,
как я - до сей минуты, и как буду - с минуты сей,
(прежним уверенным голосом) честь рода сохраним…

(Лаэрт уходит.)

Полоний:
(помолчав, к Офелии):
Ты, дочь, и счастие моё, и горе, и гордость, и укор…
Я пред тобой немею, словно взлёт высокой мысли страхом сбит,
и в точке их пересеченья… язык мой замер:
и для лжи, и для того, что кажется мне правдой…
Ну как сказать - живи, но не живи, люби, но осторожно,
дыши, но в пол-дыханья, биение умерь в груди? Ну, что ещё?
Настрой свой голос в такт со всеми теми,
в ком слуха нет совсем, иль от рожденья глух?

Офелия:
Отец…

Полоний:
Постой, молчи, не нужно слов: силок - пустяк,
пока в нём не забьется живая мысль,
чтоб испустив свой дух, пред памятью предстать…
Себе противоречу, но грех тот - мой - не твой,
а ты чиста и чистоту храни - вот весь урок.

Офелия:
Отец, мне…

Полоний:
Знаю, принц вниманье дарит - на вид приятное,
но ты не верь, в нём суть совсем иная.
И, к тому ж… он болен, кажется… и странен тот недуг:
то говорит невнятно, горячо, а то молчит,
но так красноречиво и холодно,
что лучше бы кричал, ногами топал…
Он, как музыкант, что ноты потерял и держит паузу невольно…
Забудь, Офелия, что прежде говорил, и слушай заново,
как будто чистый лист открыв.
Вот что сказать хочу тебе я, дочь,
зачем явился я от важных дел, которые несу
с достоинством вот тридцать лет уже.
Веди себя согласно положенью: и своему, и моему,
и брата, и предков всех. Будь не грустна, но и весельем
не докучай другим - не терпят лиц счастливых…
Читай, но не усердно, а скорей, чтоб скоротать часок -
не любят умных… Почтительна будь, но не черезмерно -
лесть ценится не к чину, а к лицу…
Внимание с рассеяньем храни в одном сосуде…
Что ещё? Да, Гамлет… не отвергай его, но поощрять страшись -
не ясен смысл его недуга и аккорда, что паузе вослед придёт…
Бегу к делам, притронусь лишь ко лбу моей голубки,
словно напьюсь из родника целебного (целует её в лоб) -
с тобою Бог: Ему доверю то, в чём сам бессилен…
(Уходит).

Офелия:
Мне страшно - белый лист открыть, все прежние закрыв,
чтоб записать там: «чистоту храни»?
Но как писать, не измарав листа и белое не вымазав чернилом…
Мой лоб - родник, и мысль… лишь замутит его…
Я - сторож мига краткого, что дан для утоленья чьей-то жажды…
Устала белое я мерить - цвет, который сам не виден по себе,
а только… в сочетании с иными: быть ли… нет - от случая зависит,
даже боле: чёт-нечет выпадают так, что есть надежда на счастливый случай,
а я должна всегда лишь уступать, чтоб видимость движенья создавать…
всем тем, кто жить спешит…





Акт второй.

Картина первая
(Комната Гертруды)

Клавдий:
Ну вот мы и одни (сжимает королеву в объятиях, она освобождается)…

Гертруда:
Постой, я не готова, тут кто-то есть
(всматривается - показывает) вот здесь, казалось,…
воздух сгустился в тёмный плащ и голос, звучащий глухо,
так что слов не слышно, но тошно мне от них, как будто звук,
минуя уши, сердце ранит… больно…

Клавдий:
Довольно, устала ты - не лёгкий выпал день,
но ждёт нас ночь в супружеской кровати:
что бывает слаже, Гертруда - королева и жена…
Так жизнь устроена, что случай горький
со сладким выпадает в черед, так, словно бы
природа-мать шлепок увесистый воздать спешит…

Гертруда:
Бьёт в сердце… тошно… (порывисто обнимает Клавдия):
так ждала, мой Клавдий, услышать от тебя - моя…

Клавдий:
Моя: моя ты и жена, и королева, а я король и твой законный муж!
(в сильном волнении)
И ничего меня не остановит - я душу отдал с тем,
чтобы сказать: “Моя - моя, о Королева!”
Испытать восторг и полноту всех сил, испить предел -
познать вершину жизни и судьбу хлестнуть,
чтобы в галоп пошла та, что плелась безродной клячей,
впряжённая в повозку с горькой желчью

Гертруда:
О чём ты? Душу отдал?…

Клавдий:

Да, (упавшим голосом) - тебе, Гертруда… жена моя…
до гробовой доски…

Гертруда:
Не нужно поминать…

Клавдий:
Вот это верно! Будет хныкать! Всё: концы сплелись
и канут в Лету, живым же - жизнь!
(подхватывает Королеву на руки, хохочет, кружит её, целует, она смеётся)…



Картина вторая
(Те же, входит Полоний)

Полоний:
Прошу нижайше вашего вниманья…

Клавдий:
Входи, Полоний, здесь - ты более, чем преданный советник -
друг, которому доверие дарим, не менее, чем, брат мой,
и услуги мы ценим Дании, а не персонам. Что нового?

Полоний:
Готово всё к торжественному пиру, и Дания ликует,
Короля приветствуя на троне с Королевой.

Клавдий:
Сказать не мог ты лучше. Дружбу скрепят слова твои,
и в память их упрячу, а ключ - тебе, Полоний, что ещё?

Гертруда:
Что Гамлет?

Полоний:
Чудно, только…

Гертруда:
Сердит? Смятенен был
в последнее свидание со мной - на галерее, что у сада…
Как туча шёл и что-то говорил себе…
Меня увидев, помрачнел, как будто, противен вид ему мой,
голос… вздрогнул, когда спросила я о чём печаль…
В глаза смотрел, как будто опуститься желал на дно их -
в душу мне нырнул и вынырнул… с улыбкой, что более
похожа на судорогу …
Сказал: ”Печаль о чём? Не знаешь? Весела? - Вот в том моя печаль…“
С тех пор слова перебираю те,
как чётки турок, что торгует чаем;
как призрак мне являются, когда и весела я и грустна…

Клавдий:
Так что, Полоний, скажешь -
так, чтоб мать утешить в королеве нашей
и дать опору радости её, а не печали, что сама найдёт себе опору…

Полоний:
Лучше и не скажешь. Печаль, похоже, ткань самой души -
материя её - основа, которую покрыть узором
веселья, радости - вершина всех искусств.
Кто мастер в том, тот сам собой владеет…
Принц Гамлет, нет, сказать… язык немеет…
В Офелию влюблён ваш венценосный сын…
Клянусь расположеньем королевским, что дочь моя…

Гертруда:
(с облегчением):
О, знаю, знаю, знаю...
(смеётся в радостном возбуждении).
Слава Богу: не недуг - хмель любовный,
что похож на бред, особенно,
когда долг борется со страстью -
напасть ту пережить не каждому дано, не оступившись…
но… (замерла) прошу продолжить… что Офелия?..

Полоний:
Она… не должен дочь хвалить, но…

Клавдий
Рождена цветком прекрасным Дании!
Не странно, что принц влюблён.
Ваш сын - здоров, Гертруда,
и более, чем прежде,
когда предпочитал всему коня и шпагу,
отвагу теряя среди женщин на пиру.

Полоний:
Офелия кротка - из тех, чей дух не в мятеже свободен,
а скорее, в уступке боле прытким:
потесниться всегда согласна с тем,
чтоб не задели, и не сломали то,
что чувствует… она… хранить должна.
Походка выдаёт её - легко ступает так лишь тот,
кто расплескать страшится сосуд святой…
Решиться судьба её должна получше чем моя
- она для счастья рождена…

Гертруда:
Родительское сердце мне понятно,
своё открыть хотела б,
но оно - смятением теснимо и
должно… там прежде проясниться…

Клавдий
(Полонию):
Устрой их встречу так, чтоб подсмотреть,
в предположении увериться
иль сбросив амуры со счётов,
искать иных причин.

Полоний:
Приказ спешу исполнить… (уходит)

Клавдий:
Его чин с характером в согласье идеальном…


Картина третья
(Дом Полония.)

Корнелия (Марцелле)
Смех, право, как Розенкранц тут пыжился…
Пришёл к Офелии с каким-то анекдотом и
не был ею принят - просила передать, что спит…
Он вместе с Гильденстерном - приятелем своим -
уж третий раз является и докучает ей пустою болтовнёй.
Самодовольны и глупы без меры - ни то, ни сё -
уж лучше офицеры, чем эти фаты…

Марцелла:
Иль солдаты - и те получше тех господ, которые,
как эти двое: щипают в тёмных уголках.
Молчат, а рожи - идиотов, и если, вдруг, услышат что-то,
ну, вроде скрипа иль шагов, пугаются и был таков…
Так я, сударыня, с собой всегда ношу в кармане это
(звякает колокольчиком), чтобы отваживать господ…
Не велено нам драться с ними, нельзя отталкивать, кричать,
лишь плакать, да дрожать, молиться, а если что с нами случится,
то сами виноваты… Я же, придумала, как защититься - как звякну,
так любая страсть в один момент грозит упасть …
(Уходят, смеясь…)


Картина четвёртая
(Дом Полония)

Офелия:
Смеются… я забыла, право, рождается как смех -
в душе, иль в горле? - звучал… во мне - я помню - так:
(пытается смеяться) ха-ха, нет, хи-хи-хи, не так (стонет) а-а - я не помню…
Средь всех начал природы чувств, должно быть,
смех увядает первым: стихнет звук,
потом и свет - в губах, глазах… - свеча затушена…
Нет, сгоряча сказал он мне, чтоб в монастырь ушла я:
“чтоб не плодить греха…”
Так посмотрел, как будто взглядом мой тронул лоб,
“не омрачённый мыслью - чистый, как ключ лесной”…
Отец и принц испить ко мне приходят … чистоты,
которую храню для всех, кто жаждет…
Я - отраженье жажды…(смеётся и плачет) -
вот и смех: теперь я точно знаю, что источник -
там, в горле, а у плача - здесь, под сердцем:
в сосуде с солью - для крови и слёз…
стихий сокрытых… тайных от небес…
(старается смеяться)
Ну, не ленись, старайся, моё горло,
оно, увы, уже не так проворно, как прежде,
когда Гамлет говорил, что любит…
и цветы дарил... записки:
(достаёт из лифа)
“Офелия, мой ангел, ты прекрасна, как солнца луч,
и так же ясно, что ты, моя любовь, прекрасна”

Полоний
(входит)
Была бы рифма недурна, коль не назойливость “прекрасно”,
лучше звучало бы “опасно” - лучше для смысла и стиха…

Офелия:
Отец, здесь Гамлет был, верней, ...его страданья…

Полоний:
И что?

Офелия:
Велел мне в монастырь уйти,
чтоб колдовством напрасных обещаний
не соблазнять мужчин, велел забыть,
что он любил меня… забыть, что…
я… забыла уж… - привыкла исполнять
веленья тех, кто мне, любя, прикажет…
не помню… Вот, вспомнила, отец:
смеются - горлом, а душою плачут…
подземные озёра солоны все оттого,
что слёзы в них текут…
стихии - свойства одного: там - в недрах,
где подземелья тайные… души.

Полоний:
Офелия!

Офелия:
Отец, что мне велишь?
Готова я исполнить…

Полоний:
(в сторону)
Велю? Счастливой быть, готова ли исполнить?
(Офелии):
Сейчас пройдём с тобой в ту галерею,
что возле сада. В это время принц гуляет там обычно…
Укроюсь я, а ты его встречай. Не бойся - я с тобой…
Заговорит - ответь, и будь спокойна: я рядом…
Может бть, сумею уловить я смысл,
но не в словах, а тот, что бродит, таясь меж ними…
Ступай, я жду… (уходит)

Офелия:
Да-да, конечно, я иду…
Вперёд, офелия - приманка, а ты, монашенка, постой,
твой черед выпадет… Не пой, офелия - твой выход
за той, что делает поклон и менуэт танцует –
он был моден в тот сезон… в Париже...



Акт третий.

Картина первая.
(Бродячие актёры репетируют пьесу Шекспира “Гамлет”)

Режиссёр - Призрак
“Ужас, ужас, ужас” …побольше дыма
(Гамлету)
Ты же, - Гамлет!!! - принц, а не пёс,
и не пристало рычать и прыгать: ты - вельможа!
Ну, рожа! Вот ужас где: что ли, в аду папашу встретил?
На беду тебя я принцем сделал - брыс отсюда,
верней, сюда: (хлопает в ладоши) ещё разок,
а ты, Горацио, чуток на цыпочки привстань -
ему б ходули впору (все смеются).
Довольно рифмовать - можно сойти с ума: ночью я пытался приласкать жену - в рифму - и не попал… (смех) Всё! На репетиции обойдёмся без излишней красивости… Продолжим...

Актёр - Гамлет:
Говори, я слушаю!

Режиссёр-Призрак
И должен отомстить, когда услышишь.

Режиссёр:
Здесь слишком длинно и красноречиво, я пропущу -
мне велено собрать пять актов сочинения маэстро в один,
но так, чтоб слов поменьше - больше шпаг…
Вот рифма проклятая привязалась, будто дёргает кто-то, да не в такт…

Режиссёр - Призрак:
….Я дух, я твой отец,
приговорённый по ночам скитаться…
Но вечное должно быть недоступно ушам из плоти.
Слушай, слушай, слушай! Коль ты отца когда-нибудь любил…

Актёр - Гамлет:
О боже!

Режиссёр-Призрак
Отмсти за гнусное его убийство.

Актёр-Гамлет:
Убийство?

Режиссёр-Призрак
Убийство гнусно по себе, но это
гнуснее всех и всех бесчеловечней….

Режиссёр
Здесь - всё моя роль, это вы сами прочтёте у господина Шекспира. Гениально, то есть, божественно… так, так… вот:

Режиссёр-Призрак
Слушай, Гамлет, идёт молва, что я, уснув в саду,
ужален был змеёй - так ухо Дании
поддельной басней о моей кончине
обмануто. Но знай, мой сын достойный:
змей, поразивший твоего отца,
надел его венец.

Актёр-Гамлет:
О вещая душа! Мой дядя?

Режиссёр-Призрак:
Блудный змей, кровосмеситель
волшбой ума, коварства чёрным даром
мою, казалось, чистую жену
склонил к постыдным ласкам…
О, Гамлет, это ль не было паденьем!
О ужас!…

Режиссёр
Дальше идут леденящие кровь подробности дела…Но, вот, важно, что король не снимает маску благородства и на том свете. Это означает, что роль принадлежит ему по-праву, и бедняга Клавдий зря лез из кожи: он - второе лицо, то есть, природный подлец… Герой и злодей: не очень оригинально для сюжета, но работает безотказно.

Режиссёр-Призрак
Не дай постели датских королей
стать ложем блуда и кровосмешенья,
но как бы дело не повёл ты,
не запятнай себя, не умышляй
на мать свою - с неё довольно неба
и терний, что в груди у ней живут…

Режиссёр
Твоя реплика, Гамлет…

Актёр-Гамлет:
О рать небес! Земля! И что ещё
прибавить? Ад? Тьфу, нет! Стой, сердце, стой…

Режиссёр
(хлопает в ладоши)
Стой, ты слышишь что говоришь: “стой” - (!) - вот - ключ твоего дальнейшего поведения. Теперь поменьше внешних проявлений: Гамлет берёт себя в руки, вернее, ему так кажется. Теперь он сам и все вокруг - актёры в его спектакле: не в чужом, как прежде, когда он был не более, чем марионетка, а в своём, где он - сам - и создатель и творение! Понимаешь? Взять себя в руки значит перейти в центр интриги под названием “моя судьба”. Это всё равно что родиться заново и начать жить самому, а не по сценарию тех, в чьих руках оказался по воле рока.

Актёр
Ну, и чего он добился? Смерти? Жил бы себе - катался, как сыр в масле…

Режиссёр
Жил, да не был… Быть и жить - не одно и то же - вот смысл сочинения Шекспира: кататься сыром в масле кажется заманчивым пока голоден, но потом урчит уже не в брюхе, а повыше - в душе - тошно бывает и от сытой жизни, когда недостаёт добра…

Актёр:
Мало ему в королевстве добра? Всё добро - его! Чего ещё? Ему - аплодисменты, как бы не сыграл, а нам - свист, хоть вывернись наизнанку.

Режиссёр.
Свист- от сквозняка в душе, а лесть - от лицемерия, то есть, лжи. Читал закон Божий? Ложь - зло. Чем выше карабкались, тем ниже падали, пока не докатились до преисподней.

Актёр-Гамлет:
Можно жить с улыбкой и с улыбкой
быть подлецом, по крайне мере в Дании…

Режиссёр:
Браво! Ты начал понимать, продолжи…

Актёр-Гамлет:
О, что за дрянь я, что за жалкий раб!

Режиссёр:
Нет, не это… Это и так выходит лучше всего - кликушествовать на публику… Ты прочти его монолог “Быть или не быть”, где он пытается понять свою суть - вот истинное покаяние. Ну, соберись и настройся на “ля” всей этой партитуры. Слушайте! Ля…а…

Актёр - Гамлет:
Быть или не быть - вот вопрос…
Что для души достойней? Покориться превратностям судьбы,
или восстав, сразиться в поединке с роком?
Иль отрешиться - умереть, уснуть, сменив тоску и муку на забвенье…
и видеть сны, быть может? Вот ловушка: какие сны готовит
мертвецу его природа, и каков удел за гранью бытия…
Кто стал бы на колени перед веком, в отчаянье униженность влача,
кабы не страх пред наказаньем вечным?
Один удар кинжала и свобода от рабского усердия в груди
возникнет тишиной, но… пустоты природа не позволит -
что взамен? Вдруг, мука с бесконечностью в согласье…
Кто предпочёл бы суету - покою, кабы не страх пред суетой червей,
чей пир, возможно, разделить придётся в могиле с именем своим…
Так трусом нас разум делает – смиряет жеребца, обуздывая норов,
превращая в трусящего по жизни иноходца…
Но тише, кажется Офелии шаги…”

(Труппа аплодирует)


Режиссёр:
Молодец, сынок! Услышал “ля”- теперь не фальшивь и будешь гением.
Так, прогоним быстренько Гертруду и Офелию - удача, что в пьесе нет ни одной женской роли, которой бы не смог сыграть и мужчина - достаточно парика с юбкой. Правда, в сценах безумия они более человечны, то есть, женственны…
(Выходят два парня в женских костюмах: жеманны, писклявые голоса…)
Офелия, старайся не басить в последнем монологе и побольше белил. Не перепутайте: Офелия - белая, а Гертруде - побольше румян, особенно после того, как Гамлет доказал ей, что и душа может быть срамным местом.
Прорепетируйте сами: ваши роли просты настолько, что в них не нужно даже входить - там ничего нет внутри: ни одной мысли, а чувства - поверхностны, вроде украшений.
А пока есть сцена поважней: Розенкранц и Гильденстерн.

(выходят актёры)

Актёр-Розенкранц:
Мой досточтимый принц!

Актёр-Гильденстерн:
Мой драгоценный принц!

Режиссёр:
Ведите себя не ровно: вино вольности ещё бродит, но положение поджимает.
В этой колоде вы - два валета. Шулер проиграл: козырнул вами, и вы были биты. Ему казалось, что вы близки Гамлету, то есть, сумеете войти в его положение - ошибка: как валет может войти в положение принца? - только через плутовство. Вы - плохие плуты, ребята. Рады бы продать душу, да нечего. Вы - простаки по своей сути: не герои и не злодеи. Вот, трагедия посредственности: быть - не дано, а не быть, но выжить, сыграв роль, не достаёт лицемерия, ведь ложь - сродни искусству. Флейта есть?

Актёры Розенкранц и Гильденстерн:
(препираются, у кого была флейта в последний раз)
Я тебе давал - нет, не давал…

Режиссёр: (находит флейту и подаёт актёрам)
Вот так и играйте - сами себя. Пронзительный инструмент - печален до содрогания души, когда играют умело, и визжит от плохого обращения. Тут сложная игра из слов и ассоциаций, но как иначе проникнуть в замысел творца? Вступай, Гильденстерн, с конца второй картины, где запутался в собственной пошлости - играй чистую фальшивку: “О мой принц…”

Актёр-Гильденстерн:
О мой принц, если моя преданность слишком смела, то это моя любовь слишком неучтива.

Актёр-Гамлет:
Я не совсем понимаю. Не сыграете ли вы на этой дудке?

Актёр Гильденстерн:
Мой принц, я не умею.

Актёр-Гамлет:
Я вас прошу.

Актёр Гильденстерн:
Поверьте, не умею.

Актёр-Гамлет:
Я вас умоляю.

Актёр-Гильденстерн:
Я и держать её не умею, мой принц.

Актёр-Гамлет:
Это так же легко, как лгать: управляйте этими отверстиями при помощи пальцев, дышите в неё ртом, и она заговорит красноречивейшей музыкой. Видите - вот это лады.

Актёр Гильденстерн:
Но я не могу извлечь из них никакой гармонии, я не владею этим искусством.

Актёр-Гамлет:
Вот, видите, что за негодную вещь вы из меня делаете? На мне вы готовы играть; вам кажется, что мои лады вы знаете; вы хотели бы исторгнуть сердце моей тайны; вы хотели бы испытать от самой низкой моей ноты до самой вершины моего звука; а вот в этом маленьком снаряде - много музыки, отличный голос; однако вы не можете сделать так, чтобы он заговорил. Чёрт возьми, или, по-вашему, на мне легче играть, чем на дудке. Назовите меня каким угодно инструментом, - вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне не можете.

Режиссёр:
Вот, истина явилась в сочетании слов, подобранных так гармонично, что лучше и не скажешь: чтобы уметь плутовать, нужно знать правду, иначе соврёшь себе в убыток и сваляешь дурака…

Актёр:
Ты хочешь сказать, что… чтобы лгать, нужно знать правду?

Режиссёр:
Вот именно: как можно отказаться от того чего нет? Чтобы солгать, нужно знать истину, а её знает только Господь Бог, да ещё, может быть, гений, а уж он ни на что не променяет гармонию на фальшь…

Актёр:
(рассуждает)
Солгать может только тот, кто знает истину, но… познавший истину, уже не станет лгать… значит истинная ложь - это… Так можно сойти с ума… Но, чтобы сойти с ума, нужно его иметь… то есть быть умным … (кривляется): “быть - не быть”
(все смеются, кривляются: “быть - не быть”)

Режиссёр:
(хлопает в ладоши)
Истинная ложь - зло, а ложная истина - глупость… Злодеи и герои нынче только в театре, а в жизни “злодей” - это простак, что мнит себя героем. Хватит болтать!
Работаем! Осталось самое простое: восемь убийств, и это у нас так хорошо поставлено, что обойдёмся без репетиций. Напомню порядок финала: первым - для разминки - бит Полоний. Офелия не стала дожидаться, когда её испачкают румянами, как Гертруду, ушла, как принц велел - в монастырь - да из самых надёжных. Валеты биты за кулисами. Сцена дуэли Гамлета и Лаэрта - половина успеха: лучше переврать слова, чем удары шпагой.
Гертруда, последнюю реплику…

Актёр-Гертруда:
Питьё, о Гамлет, я - отравлена… (Умирает)

Актёр-Гамлет:
Злодеи! Эй, двери на запор! Предательство! Сыскать!

Лаэрт
(падает)
И ты убит - нет в мире ничего, что бы спасло от зелья,
которое сейчас в твоей крови - король всему виной…

Актёр-Гамлет:
Вся Дания отравлена, ну так за дело, яд!
(Поражает короля)
Я умираю, Горацио, я гибну;
Ты - жив… поведай правду обо мне,
всем… истине открытым…
(похоронный марш, пушечный залп, занавес…
Актёры устали, вялы…)

Режиссёр:
(хлопает в ладоши с преувеличенной бодростью)
Отдыхать до вечера, и чтобы на представлении блистали! Потом обещан ужин с королевского стола: здесь отличное вино…



Акт чётвёртый

Картина первая.
(комната Гертруды)

Королева:
Сменила платье я, Рейнальда, на светлое,
а дух упорствует и тёмной тенью бродит… Мне тошно…
Так ждала я время, что наступило бы вослед прощанью -
прощением… чтобы дышалось легче… Так ощутить ждала освобожденье -
не знаю от чего. Казалось мне, от прошлого… Неволю невольно видела…
вот слово, что, невольно, - ах , что за чертовщина - вот, пристало…

Рейнальда:
Всегда казались вы счастливой парой, примером венценосного союза:
душ, помыслов, сердец…

Гертруда:
И были парой; в ней тенью довелось стелиться мне…
И более, чем тенью: при луне ли, солнце, тень - свободнее,
чем я при муже - и она бежит от колебаний света,
а я всегда на месте… - в обличии пристойно величавом -
начало… всех бед во лжи самим себе…

Рейнальда:
Ну что плохого? Матушку я Вашу так помню,
будто образок её не в золотом сердечке, что на груди ношу,
а, право, в сердце, что бьётся в такт её словам:
“замужество - один счастливый номер, что выпадает нам, -
самой природой мужчинам отданным. Так лучше одному
отдаться и вполне, чем разорваться меж многими…”
(Рейнальда выходит)

Гертруда:
Природа отдаёт, да кто принять умеет, дары её не уничтожив…
Зреют плоды божественных идей не в небе - на земле,
где замысел от воплощенья так отдалён, что к мщенью
взывает грешная душа… Король - не тот, и я - не та,
кто с именами нашими был создан, Бог знает для чего,
и роздан, как карты, в руки игрокам;
а те - мошенники или глупы без меры, к тому ж азартны,
словно офицеры, что всё продули - вплоть до чести,
которая дана им вместе с их званием…
(входит Полоний)

Полоний:
Простите, что вошёл без приглашенья, но Гамлет…

Гертруда:
Гамлет?

Полоний
Идёт сюда по Вашему веленью, но вид его так дерзок,
будто он не к матери спешит, а на войну, вооружённый гневом,
тишину взрывает поступью тяжёлой: не сын послушный -
демон заключён в обличье принца… вот и он…
(прячется за шторой)


Картина вторая.

(та же комната, но в беспорядке: всё разбросано, сорваны шторы, Гертруда растрёпана, смято платье - видна немолодая измученная женщина)

Гертруда:
Случилось то, чего невольно достигла я…
Как сердцу больно, больно, больно…
Вот жалость, что родную мать
не принято так убивать легко, как крысу…
иль Полония - один удар и он - не в Дании:
Она - с ним навсегда разлучена…
Его, смеясь, тащил мой сын… и что-то напевал:
похоже на колыбельную. О Боже, зачем я здесь?
И что со мной? Сказал он, что моей судьбой зло правит
- так сказал мне сын: твоя любовь - разврат,
кровосмешение с убийцей, преисподняя в твоей постели,
ты же - сводня, что тащишь Данию на блуд…
Как много боли для минут свиданья редкого у матери и сына.
Годами я ждала, что он откроет сердце,
и в нём увижу я себя… Не зря мне снился сон:
его отец явился грозной тенью и Гамлету велел меня казнить,
но так, чтоб тернии язвили душу, а не чело…
И вот - назло - мой сын безумным притворился…
Но я страшусь, что эта роль его уму, привыкшему блуждать бездельно,
в иронии доспехах… близка его натуре - ощутит успех,
власть над толпой… и грех замкнёт порочный круг:
“в безумии - свобода, ложь - спасенье,
судья он всем, а мщенье - его удел и цель одна”…
Так, всё переступив, достигнет дна,
в падении увлекши за собою других,
отяготит вину и сгубит душу…
Нарушу супружеский обет злодею, чья низость мне
дана в обмен на высоту, за вспышку поздней страсти…
На беду открылась мне любовь - вот жалость:
терпеть мне жизнь осталось малость… был близок срок,
жесток урок… (плачет)

(Входит Клавдий)
Клавдий:
Гертруда!

Гертруда:
Кажется… Похожа на королеву я?
О боже, длиннее жизни полчаса - вот, поседела вся коса,
и терний мощные побеги впились мне в душу…
там - для неги и радости уж места нет…
Затмил глаза мне чёрный цвет…Темно: ты, Клавдий, -
чёрной масти король, должно быть,
и напасти пролились кровью. О прости, измучилась я
(Клавдий пытается обнять её)
Нет, пусти…

Клавдий:
Что было здесь, Гертруда? Слабость нам не по сану:
наш венец не для сомнений дан - для дела.
Границы нашего удела очерчены не нами,
нам - лишь подчиняться небесам…

Гертруда:
Как небо отличить от ада? Я подчиниться небу рада, но…

Клавдий:
Прочь “но” и “если”, “будто”, “или” - слова, которые затмили
твой ясный ум - полуслова: ни то, ни сё, и ты - не та,
кого люблю… Моей царицей опять вернись и небылицы оставь,
а лучше улыбнись и, если случай есть, гневись!
А случай есть: наш сын, и боле - наследник трона,
он - в неволе недуга страшного души…

Гертруда:
(Себе)
Но все ли средства хороши для утоленья своей страсти…

Клавдий:
Вернись, Гертруда, и несчастья не созывай к себе на пир.
Довольно Дании безумья от сына, но царица -мать
должна усилием собрать всю волю, быть хозяйкой в доме,
особенно, когда беда… (слышится шум) Что там такое, господа?
(уходит)

Гертруда:
Тень правит Данией: король - в ночи, а королева - днём…
в мольбах о том, чтоб ночь пришла скорей…

(Входит Рейнальда)
Рейнальда:
Там у дверей Офелия… Бедняжка, похоже, не в себе:
бродяжка бездомная и та не так жалка…
И странно припевает: “мой муженёк - на дне пруда, где и таится высота…”
и что-то про траву… любовь и ложь - всё не поймёшь…
Смеётся… лукаво так, и, вдруг, грозит всем пальчиком,
а то бежит куда-то, как дитя, резвясь,
иль плачет горько, сторонясь людей -
её нашли уж за стеной и привели сюда…
Корсет сняла и где-то спрятала - в рубашке, босая…
смятые ромашки запутались в её косе…

Гертруда:
И что же, все жалеют?

Рейнальда:
Все… но есть и злые языки, и сплетни вслед -
теперь, когда Полония уж нет, а принц уехал в Англию,
она - совсем одна…

Гертруда:
И, может быть, впервые счастлива - свободна от судьбы.
Завидую… испить до дна мне чашу выпало:
должна - как он сказал - “усилье сделать”?…
глоток последний пригубить?… Ну, значит, так тому и быть…
Рейнальда, не могу жалеть её - себя мне жаль - что может быть бесплодней?
Любить, но не любить, дышать, но в полдыханья,
жить, но не жить, жалеть, но не жалеть…
Отрава дьявольская - ложь, но полу-ложь - ещё страшней:
яд медленный, что душу убивает, а тело - нет - оно -
ест, дышит, любит, пьёт вино, добро от зла не отличая,
дичая в бездушии и множа грех…

Рейнальда:
Так всех людей в том обвинить возможно…
Не должно казнить себя - не зря господь нас сотворил,
а дня восьмого нет поныне…
(Помогает Гертруде одеться, причёсывает её)
Ну будет, ангел мой, глаза утри - ты зла не делала,
ну посмотри, как мир хорош и ясен. Напрасен твой страх -
спокойней, право, будь и не забудь надеть рубины…



Акт пятый

Состоит из четырёх кратких картин, которые сменяют друг друга, поворотами сцены на глазах зрителей.

Картина первая.
(дом Полония)

Марцелла (плачет):
Садовник сказывал - она была как лилия бела…
и безмятежна как ребёнок; во сне раскинулась,
не смяв постель пруда… - там без труда её нашли…

Корнелия:
Я не пойму: ну почему так много бед
обрушилось Лаэрту вслед на этот дом…
Когда кругом так много горя, нищеты,
удар безжалостной судьбы благополучия плоды
враз уничтожил, а была, казалось, счастлива семья…

Марцелла:
Хозяин был… уж лучше нет - хоть обойди весь белый свет,
не сыщешь благородней (в сторону) дождётся преисподней
губитель… (шёпотом): как сказывал приятель садовника -
моряк, что прибыл утром вместе с сыном хозяина покойного -
наш Гамлет нынче в Англии и, будто бы, кутит: пьёт, буйствует
с Горацио - дружком… Видали в кабаке дешёвом их датские матросы.
С носом, верней, без головы остались Розенкранц и Гильденстерн -
да, казнены любители щипать по уголкам. И поделом, хотя и жалко,
особенно второго - был пригож, на короля покойного похож…

Корнелия:
Марцелла, готово платье? Под венец нам не пришлось
Офелию одеть (плачет), так в гроб положим…

Марцелла:
О Боже, готово всё к примерке…

Корнелия:
Что… примеривать… теперь, когда уж срезан колос…
Ей в волосы вплети те жемчуга,
(плачет) носить что не успела…
Ты помнишь ли, Марцелла?

Марцелла:
Да, помню, хоть и вечность прошла с тех пор…

Корнелия:
Укор во всём я слышу…(уходит)

Марцелла:
Тише! Лаэрта голос - как он в гневе страшен…
(растерянно)
Хозяином будет - забудет что обещал приданое,
а на бедной садовник не женится - будет любовник,
а значит вор, и пустой разговор о чести -
не быть нам по-божески вместе…
В Дании мужчины - все доблестны до половины,
да той, что ближе к земле, оттого у них и растут рога,
- для другого голова не годна…
(убирает, припевая)
Говорит она ему: ты ведь обещал
в жёны взять меня, когда на постели смял…
А в ответ: была б женой, да легла ты спать со мной…


Картина вторая.
(Комната Гертруды)

Рейнальда:
Что будет с Данией? Со мной…
Рок правит жизнью и судьбой - смеётся?
Или… это суд? - возмездие, но в чём вина?
Гертруда выпила до дна свою покорность, затем страсть,
ужас прозрения и… яд… - вот жизнь её… Не помогло
смирение, протест - вино отравлено давно…
Злодей ли Клавдий… иль рука бездумная - палач…
Так плачь, о Дания, бедняжка -
бродяжка и та не так жалка:
комок земли, камней прибрежных,
воды и холода, ветров, жилищ убогих, зыбких снов…
( машинально убирает, напевает)
“Саван бел, как горный снег,
цветик над могилой…
Он в неё ушёл навек
Не оплакан милой…”
Вот песенка привязалась… Откуда только?
Надеюсь, что всё будет хорошо - надо только быть терпеливой.


Картина третья.

(Бродячие актёры, с ними Марцелла - она вешает бельё…
Мимо проходит Актёр и хлопает её по заду…)

Первый Актёр:
Какой чудовищный финал у этой истории - нам так никто и не заплатил!
(картинно) :”Ужас, ужас, ужас!”

Второй Актёр:
Ну, кое-что ты, приятель, всё же, прихватил с собой… (смеётся)

Первый Актёр
Ты о чём?

Второй Актёр:
О Марцелле: славная девушка - работящая.

Первый Актёр:
Славная, да не девушка… пусть работает…

Режиссёр:
Чёрт побери! Они нас обставили, но это была отличная игра в поддавки: в центре - Герой и Злодей, вокруг - Простаки. Ах, какой простор для режиссуры! Особенно в будущем: Гамлета может играть женщина, голая - в корсете из колючей проволоки - ах! Полоний исповедует Буддизм, Розенкранц и Гильденстерн - голубые - ах!!! Офелия - в сцене безумия - прыгает на батуте… теряет юбку и все видят, что у неё…

Первый Актёр:
(второму)
Ну всё, поехал, теперь и ужина не будет… Нет, так жить невозможно…
Эй, Марцелла, пойдёшь со мной?

Марцелла
Пойду…


Картина четвёртая.


Сцена крутится, открывая “кулисы”: лестницы, верёвки, шпаги свалены в кучу, как дрова, корона висит на гвозде, гроб, трон и какие-то другие части декораций, через которые, пробираясь, идут Актёр и Марцелла….


Занавес.


2000г. Ливна.


© Татьяна Ахтман